Опять немцы

Делала просто на "полюбоваться".
Там замечательно во фразе Мюллера можно ослышиться: "Ваш красавец шеф злее меня в тысячу раз. Просто он научился в своих университетах ебаться улыбаться и говорить по-французски."

Ютьюб коварно обвинил меня в публикации материалов, разжигающих ненависть (сто пудов за кадр, где Шелленберг в шинели со свастикой и зигующих гестаповцев на фоне). Апелляция не помогла, в следующий раз мой канал прикрют. Попробуем разместить тут, жаль, что обложка слетела, красивая была:

---

Сослэшить Штирлица

Табаков-Шелленберг, похоже, оказался тем идеальным power bottom'ом, которого я искала. Еще и с кинком на всю эту униформу-портупею-сапоги-генеральские шинели помогите.
Совсем без ООСа, наверное, не выйдет (особенно рейтинг), но я очень стараюсь. Пока образовалась небольшая трилогия про Штирлица/Шелленберга. Читать лучше в порядке написания, а не по хронологии:

1) "Ставка Шелленберга". Постканон через несколько часов после событий канона. Шелленберг спасает Штирлица, потому что очень любит чтобы Штирлиц спас Шелленберга. Херт/комфорт, любование спящим Штирлицем, шпионский роман, служебный роман, намеки хз на что. Формально джен. Неформально - R.

2) "Место для встреч с провокаторами".
Постом ниже видео - это отчасти иллюстрация. Флафф, смех, свидание, поцелуи. Намеки проясняются.
Пропущенная сцена

вот к этому месту из канона:

вот к этому месту из канона:
«Этого агента Штирлиц всегда принимал здесь, в маленьком особнячке на берегу озера - своей самой удобной конспиративной квартире. Он три месяца уговаривал обергруппенфюрера СС Поля выделить ему деньги для приобретения виллы у детей погибших при бомбежке танцоров "Оперы". Детки просили много, и Поль, отвечавший за хозяйственную политику СС и СД, категорически отказывал Штирлицу. "Вы сошли с ума, - говорил он, - снимите что-нибудь поскромнее. Откуда эта тяга к роскоши? Мы не можем швырять деньги направо
и налево! Это бесчестно по отношению к нации, несущей бремя войны".
Штирлицу пришлось привести сюда своего шефа - начальника политической разведки службы безопасности. Тридцатичетырехлетний бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг сразу понял, что лучшего места для бесед с серьезными агентами найти невозможно. Через подставных лиц была произведена купчая, и некий Бользен, главный инженер "химического народного предприятия имени Роберта Лея", получил право пользования виллой. Он же нанял сторожа за высокую плату и хороший паек. Бользеном был штандартенфюрер СС фон Штирлиц.»

3) "Авианалет"
Это пвп, который ушел не туда. Ну так, подступы: рейтинг R, и кинки еще видны не отчетливо.
Херт/комфорт, служебный роман, шпионский роман, дисбаланс власти на службе компенсируется противоположным дисбалансом в постели. А еще это история про бомбардировку Дрездена и вообще про живопись. И про то, что Штирлиц думал, что его раскрыли, а его тащили в кровать

Будут еще драббы, а то че, я зря что ли писала спор о немецкой поэзии в ОТП? но менее удачные, опубликую их сборником, когда будет готово 3-4. Ну или растяну на что-то стоящее.

---

Никогда не был так близок к провалу

Хотела слепить видос с красивым Шелленбергом-Табаковым под Марлен Дитрих, но что-то пошло не так.
В итоге вышла гей-драма о том, как мужья Шелленберг и Штирлиц хотят спастись от войны, чтобы пить шампанское и беззаботно смеяться над шутками друг друга.

---

Жеглопов

Короче, тут про любовь Жеглова и Шарапова под песню Высоцкого. Так вышло. Очень мне запали в душу эти двое.

---

Мои рейтинговые тексты с ЗФБ-2021

1) В каждом фандоме/пейринге есть "тот самый главный макси". И вот сбылась голубая мечта идиота, и возможно я написала тот самый главный макси по макнели. Я его писала два года. Благодаря ему я ужасно выросла как графоман. Короче, этапное произведение. Эпичное.

Броненосцы и фламинго. Смотреть обложку

Зацените милого броненосца и злобного уродливого фламинго. Да, фламинго рилейтится с Паганелем, так надо.

И еще обложка к одной из глав, потому что на фикбуке теперь ввели обложки

2) Не все влезло в "Броненосцев" по стилистике и сюжету. В обрезказ оказались ПВПшки
- Про секс в палатке в викторианскую эпоху где-то в Пампасах.
- Про вулканы, ёблю и смерть эрос и танатос, римминг... Мое любимое, короче.

3) Макнель-АУ про войну в Персидском заливе. Еще одна история из серии "а как бы могли познакомиться Мак-Наббс и Паганель, если..." Почти оридж. Не слишком глубокомысленное размышление о здоровых отношения, культуре согласия и тому подобном.

Смотреть стильную обложку

4) Рейтинговый фемслэш под Лидию Чарскую!. О, я мечтала о чем-то таком лет 20 наверное, просто не сразу осознала. История почти полностью основанная на мемуарах современников, достоверность зашкаливает. И мне ужасно нравится сюжет и идея. Наверное, больше, чем во всех других работах. Короче, пока что это вершина моего творчества.
Мне принесли прекрасный отзыв, который прямо годится для аннотации:
"Сквозь восторги и внешнюю красоту (платьев, украшений, манер) чувствуется вот эта вот усталость от лжи, прорывается некрасивый, бедный, почти интернатский быт, где настоящее чувство неразличимо среди модных экзальтаций, а если и рождается - то приносится в жертву желанию лучшей жизни."

Смотреть картинку

@темы: в пучине графомании, свежая макнель

---

Сначала показалось, что как-то уж слишком внезапно я упала в этот пейринг, а потом подумала - нет, все закономерно, все, в этом каноне, как я люблю: история, мужики в форме, разница в возрасте, очень теплая забота друг о друге - и капля ангста - взросление героя, разочарование в кумире, обретение более трезвого взгляда на жизнь. Как раз писала осенью фанфик (даже скорее оридж, первый настоящий свой оридж) про такое - скоро можно будет деанонить.

А это самое-самое свежее видео из того, что я лепила. А значит, самое качественное.

Название: Жеглов и Шарапов. Песня о друге
Джен, броманс, G.
Исходники: Олег Анофриев "Песня о друге", кадры из "Места встречи".

---

Визуал большой кучей

1) Осенью я внезапно в четвертый раз упала во "Властелина колец". Некоторое время покурила модерн-АУ Гимли/Леголас, но драббл вышел неудачным, есть только

КАРТИНКИ

2) С момента моего третьего падения в фандом никто так и не сделал видео по пэйрингу Гендальф/Пипин, пришлось пилить самой.


3) Откопала проект травести-оммажа "Дживса и Вустера" на клип Квинов. Ничего не меняла с лета 2019, лень было, просто принесла на ЗФБ в команду Anything retro. Оно старое, поэтому косяков прямо очень много.

@темы: видосики

---

Фанфики большой хаотичной кучей

Не было у меня года, хуже этого (как раз надо отсчитывать с марта примерно). Однако что-то созидательное и про любовь я делала. Списочек хронологический, но пока без того, что ждет деанона на ЗФБ.

1) Май 2020 - Первый раз писала фик по картинке. Было странно: и свои персонажи, и современность. Но слэш про русалов я всегда любила, да и по отпуску в Новегии поностальгировала.

смотреть картинку

Ларс Ольсен живет в норвежской деревушке и "дружит" с морским королем. Сказка со счастливым началом, серединой и концом.

2) Октябрь 2020 - одурев от проверки шестидесяти сочинений восьмиклассников по Толстому, я написала гей-бдсм фанфик по произведению школьной программы, просто переставив местами слова канона. Ни о чем не жалею, так ему и надо и вообще давно пора. "После бала" по Фрейду.

3) Потом нашла в сети совершенно прекрасный роман про артиллерийского офицера, который во время немецких погромов в Москве 1915 года спас немца-врача, и они вместе пережили все, вообще все.
Январь 2021 - С благословления автора я написала про них АУ, действие начинается в 1817. Очень хорошо получилось, и слэш, и в духе литературы той эпохи. История про очаровательного кавалергарда, любовь, дуэль и зимний Петербург.

Иллюстрация

4) Январь 2021 - слишком долго ждала проду по "Неуловимым мстителям", решила написать драббл про то, как белогвардейский штабс-капитан Овечкин и юный чекист Мещеряков очень хотят спасти друг друга в этой мясорубке истории. Драббл немного разросся.

Иллюстрация

@темы: В пучине графомании

---

Когда курил год и докурил.

Вот вам фандомный отчет "Как я провел этой зимой".
Я ужасно рада доделать свою хиппи-АУ про Мак-Наббса и Паганеля. Там есть все: сама история, трейлер к кино, саундтрек и даже совместные фотографии (см. аватарку)! Эта АУ великолепна.

Впрочем, средневековая АУ тоже трогательная.

Enanta
Иногда они не возвращаются	драббл (G) про бумеранг
Каждому нужна своя акула	драббл (G) про Икею
Bless me	мини (G) про средневековье
Фотопленки	коллаж (G) хиппи!АУ
Зимние праздники	коллажи-открытки (G)
Фото на память	сет аватар хиппи!АУ
War is over	миди хиппи!АУ (NC-17)
War is over. Fanmix	фанмикс хиппи!АУ, внеконкурс
Light My Fire	клип хиппи!АУ (R)
Прощай, оружие!	драббл спецквеста (G) про Мак-Наббса и Паганеля

А какие у меня ачивки, боже!

---

Разве ты не влюблен в свою машину?

Сонгфики редко бывают хорошими. Я знаю один такой - и вот теперь написала второй. И все потому, что ни на одном человеческом языке не нашлось кроссовера Квинов и Оменсов. Ну как так, это же канон?!

Большое спасибо  Sir Oscar Wild за идею и вдохновение.

Я думала, это будет сборник драбблов про Бентли и Роджера или про Бентли и Фредди, а вышел уникальный в своем жанре флаффный слэш рейтинга G. Про любовь, про одну сплошную любовь. С саундтреком. Чудо, как хорошо вышло.

Как известно, все кассеты, пролежавшие в салоне машины Кроули больше двух недель, становятся альбомом группы Queen. Как это произошло и что из этого вышло?

Припасть, прочитать, рыдать от восхищения и комментировать можно тут.

@темы: good omens, queen, Ineffable husbands, пучина графомании, чертовы оменсы

---

Последняя весна

Это был драббл, который был однажды написан, лежал 2 года - и вот полюбуйтесь. Непозволительное поведение для микрофандома, я себя очень виню.
В описании так и тянет написать что-нибудь пошлое про "процвесть и умереть", но не буду - просто знайте, что это очень посредственный флафф с очень сомнительного качества выразительными средствами. Но вздрочнуть и всплакнуть очень даже можно.
Почитать на фикбуке

Читать тут. Примерно 1100 слов какой-то геронтофилии и странных кинков.

Май 1813

Вдоль пруда прогуливается красивая пара: высокий худой мужчина и женщина в светлом платье и затейливой шляпке. Их разговора не слышно, ветер доносит смех и играет подолом ее платья и косынкой.

Буш прикрыл глаза. Ему странно наслаждаться запахом яблоневого цвета и теплом солнечных бликов на лице. Ричард с веткой в руке и очень внимательным выражением на личике отвлекает его:
— Что ты делаешь? — лепечет Ричард. Буш уже научился разбирать некоторые его фразы, но следующую сразу не понимает.
— Что? — переспрашивает он, — Ах, да. Да, Ричард, я мечтаю.
— А о чем? — не унимается младший Хорнблауэр.
— Чтобы погода не испортилась. Хорошо, что наконец нет дождя.

О том, чтобы у меня отросла нога, черт побери. О том, чтобы твоя прекрасная мачеха увела тебя куда-нибудь, и я смог отстегнуть эту мерзкую деревяшку. Мечтаю положить голову на колени твоему отцу и закрыть глаза. Он запустит свои длинные пальцы в мои волосы и будет задумчиво и смущенно перебирать их: ему будет неловко и непривычно, но он знает, что мне нравится, и этого будет достаточно. У него руки музыканта. И ухо канонира — какая ирония! Я мог бы целовать его пальцы, пока солнце не сядет, один за другим. Сначала самые кончики, потом каждый сустав, ладони, запястья… Я бы напрочь испортил его щегольские кружевные манжеты, и он был бы сам этому рад. Он бы склонялся ко мне и целовал робко и бережно, как если бы это я зимой две недели находился на пороге смерти. Я бы чувствовал запах его кожи и одеколона. Я хорошо его знаю — это запах счастья и умиротворения, и это же запах самой огненной, стыдной и пьяной страсти — прекраснее даже аромата цветущего сада. Его пальцы скользили бы по моей шее. Он шептал бы: «Уильям, мой Уильям…» И я думал бы, что знаю, дорогой Горацио, что это значит, я тоже люблю тебя, мой добрый друг, так крепко, что иногда не могу в это поверить. Потерять ногу, чтобы обрести это чувство, — было самым удачным предприятием за всю мою жизнь. Мне не жаль было бы и второй ноги — и всех призовых денег в придачу. Он бы привел в полный беспорядок мой галстук и рубашку и в крайнем смущении сообщил бы, что у меня веснушки на плечах. Он еще совсем слаб и бледен после болезни и быстро утомляется, но его пальцы дрожали бы не от слабости, а от напряжения и чувства неловкости. Его робость, как всегда, привела бы меня в неистовство, и я, притянув его за затылок, заставил бы поцеловать меня как следует. А может, я лежал бы умиротворенный, глядя в его мечтательное лицо — оно кажется совсем молодым в такие моменты. Рай не может быть лучше: вокруг все цветет, щебечет и переливается светом, и Горацио Хорнблауэр целует меня так, что от нежности сердце готово разорваться…

— Буш, Буш! Вы уснули? — он открывает глаза. Нет, его Хорнблауэр поседел и ссутулился, и голос его звучит чуть надтреснуто. Как видно, их молодость уже отцвела.

— Похоже на то, сэр. Пора домой?

Хорнблауэр аккуратно усаживается рядом, касаясь его плечом; леди Барбара неподалеку показывает Ричарду бабочку. Горацио незаметно пожимает руку Буша, и только потому, что они сидят очень близко, Буш почувствует тихий вздох Хорнблауэра.

— Леди Барбара согласилась, что вы достаточно надежны, чтобы следить за моим выздоровлением, и сочла возможным покинуть нас на пару недель, чтобы повидать родню, — глаза его блестят сдерживаемым смехом, и он нарочито громко шепчет, — Но я полагаю, мистер Буш, что такая молодая красивая дама, понимая, что две старых развалины вроде нас с вами никуда…

— Лорд Горацио Хорнблауэр! — леди Барбара несколько секунд почти правдоподобно изображает гнев, а потом звонко смеется. Хорнблауэр, Буш и Ричард следуют ее примеру, и кажется, что ветви яблони колышутся не от ветра, а от их смеха. Буш, все еще смеясь, касается лбом плеча Горацио; он пытается и не может вспомнить, когда в последний раз был так счастлив.

— Помочь отстегнуть ногу? — шепчет ему в самое ухо Хорнблауэр.

///
Они привыкли делать вид, что не замечают ее, хотя она всегда была даже не за плечом, не бок о бок, а еще ближе: на шканцах панибратски клала Хорнблауэру на плечо свою тяжелую руку и не гнушалась ложиться под одеяло их аскетической, но почти супружеской постели. А несколько месяцев назад Хорнблауэр увидел ее в зеркале: туго обтянутый серой кожей череп, торчащие ребра, глубоко провалившийся живот, и отвратительно седые волосы даже на груди. Хорнблауэр давно не боится смерти; но то, что сделало с его телом время, было несправедливо и даже возмутительно. Бренная оболочка, которую он влачит, уже готовится истлеть и быть сожранной червями, но сам Хорнблауэр продолжает остервенело бороться: гулять, плавать, есть за двоих, спать за четверых, вести оживленную переписку, играть с сыном, заигрывать с женой и отчаянно храбриться перед Бушем. Как будто бы Уильям не догадается, что будь дела хорошо, его не позвали бы бессрочно гостить в Смолбридж, и его хозяин — кавалер Досточтимого ордена Бани, коммодор, лорд Горацио Хорнблауэр — не проводил бы с гостем буквально каждый свободный час, днем и ночью, демонстрируя чудеса внимательности и заботы, вовсе ему не свойственных.

У Буша была очаровательная, хотя и раздражающая привычка: во сне в ответ на каждое движение Хорнблауэра стискивать его рукам и еще теснее прижимать к себе. От этого бывает нестерпимо жарко и даже тяжело дышать. Хорнблауэр в ответ иногда будит его среди ночи внезапными порывами страсти, Буш никогда не бывает против. Он ни за что не догадается, что этому предшествует: просыпаясь от громогласного храпа, Хорнблауэр подолгу не может уснуть. Ставни прикрыты неплотно, и в синем мраке постепенно возникают очертания предметов. Он смотрит на Уильяма; смотрит, как ему кажется, часами (конечно, нет, просто лорд Горацио слишком нетерпелив), укачивая на своем плече, как два года назад во Франции, когда он старался унять свою душевную боль и облегчить страдания Буша после ампутации. Когда он окончательно примирился со своим сердцем. В темноте видно широкую улыбку просыпающегося Буша, демонстрирующую ряд крепких чуть неровных зубов. Уильям теперь всегда улыбается, когда они наедине.

Хорнблауэр чувствует, как мало осталось времени, чтобы выплеснуть любовь, переполняющую эти крохотные для такого объема чаши у них в груди. Близость приносит много радости, но совсем мало удовольствия: больше досаду, когда опять не удается совладать с собственными искореженными телами. Но эти быстрые майские ночи нарочно созданы для того, чтобы любить друг друга до рассвета (и до самого гроба, и вообще всегда), когда соловьи начинают пищать так громко, а магнолия — пахнуть так резко и раздражающе, что поневоле почувствуешь себя живым и полным молодых сил. Хорнблауэр уже пару месяцев засыпает умиротворенный и одновременно как будто чуть встревоженный — никогда в жизни на него не сваливалось так много счастья.

@темы: хорнблауэр, пучина графомании, меняю ногу на сердце горацио

---

It's not easy, love

Всегда хотела написать максимально двусмысленный гомоэротичный броманс. С полиаморией. В этом мне внезапно помог фандом группы Queen.

Постепенно будут появляться Брайан, который шипперит фроджер, Роджер, который шипперит фрайан, Фредди и Джон, которые шипперят мэйлор. Мэйлор натурально оказался каноном, поэтому его больше всего. Ожидаются попытки ревности, страстные поцелуи, любовь втроем (или вчетвером, я еще не знаю), секс, - и все это останется низкорейтинговым дженом.

Ах да. Все основано на реальных событиях. Оно действительно почти документальное.

Все щедро посыпано сахаром и стеклом. Местами залито Moët Chandon. Лично мне очень вкусно.

On going.

Почитать на фикбуке

Глава первая, в которой Брайан и Роджер проживают целую жизнь
примерно 3500 слов

Май 2008
— Ну что, новоиспеченный доктор Мэй, — говорил Роджер, открывая бутылку пива и протягивая ее Брайану, — Чин-чин! Ты толкнул очень трогательную речь на вручении.
Они стояли на веранде, солнце слепило даже через темные очки, нос щекотали запахи земли, молодой зелени и чего-то цветущего. Как будто они снова были молодыми и бедными студентами: поздняя весна, и Брайан в кругу близких отмечает очередной виток своей научной карьеры.
— Я даже рад, что ты не сделал этого раньше. В этой мантии ты и сейчас выглядишь слишком горячо, а тогда отбил бы всех моих девчонок.
— Очень мне надо.
— Ага, и не заметил бы. Всегда был близоруким умником.
— Да заткнись ты. Сам-то когда всю жизнь дальше трех метров не видел. Как оно, кстати, коррекция твоя?
— Довольно хорошо. После операции казалось, как пыль с телевизора стер. Столько красок, столько деталей! Сейчас уже привык, конечно.
Брайан, вопреки своему обыкновению, немного выпил и теперь трогательно и счастливо щурился на солнце и отдувал с лица прядь волос, которую ветер упорно старался намотать ему на нос.
— Что это у тебя, Брай? Ты что волосы красишь?
— Вовсе нет!
— Мне-то не ври, я на этом собаку съел.
— Ага, ага, красился то в цыплячий, то в лягушачий, — поддел Брайан, вспоминая, как Роджер вместо того, чтобы осветлить свой блонд, случайно покрасился в зеленоватый цвет.
— Да иди ты. Ты что, серьезно закрашиваешь седину? Я тебе еще когда говорил, что это написание дипломов убивает людей, а не рок-н-ролл? — Роджер осекся, поняв, что сказал глупость, от которой им обоим сейчас будет больно, и перевел тему.
— Джон тебя поздравлял?
— Да, он звонил, говорит, у него все в порядке. Но без подробностей. Опять обсуждали возможность снять фильм.
— Про Фредди?
— Про Фредди. Мне кажется, мы теряем Джона.
— Доктор посоветовал? Что-то серьезное?
— Что? — недоуменно переспросил Брайан.
— Что? — ответил Роджер. — А ты о чем говорил?
— Сказал, что мы теряем Джона.
— Мне послышалось, ты сказал что-то про «мерить давление». Блядь! Дети смеются, что на все вопросы я отвечаю «полседьмого».
Брайан покивал. Снижение остроты слуха и артрит пальцев — профессиональные болезни рок-звезд. В случае Роджера, пожалуй, стоило бы добавить еще заболевания печени.
— Мы давно его потеряли, — продолжил Роджер. — Ты же сам говорил, что у нас было всего два варианта, и Джон предпочел уйти в себя и погрузиться в апатию, а мы — работать. Ты еще как-то красиво это сказал…
— Не помню. Что-то вроде «работать так, чтобы в конце дня от усталости не чувствовать собственного тела».
— Ага. Ты знаешь, Брай, мне страшно. Мы с тобой снова остались вдвоем, как в самом начале, до Фредди…
Из дома выглянул Руфус, семнадцатилетний сын Роджера:
— Эй, там передают, что лимонный пирог готов. О чем болтаете?
— Да вот, — улыбнулся Брайан, — Нам, наверное, пора писать мемуары. Думаем о соавторстве.
Роджер усмехнулся:
— Я половины не помню. А ты, чертов трезвенник, помнишь, но не напишешь, потому что тебе стыдно, — Роджер обличающе ткнул в грудь Брайна горлышком бутылки, едва не облив его пивом.
— Не прибедняйся, Роджер, у тебя отличная память. Кто вспомнил риф "Under pressure", когда его забыл Джон?
— А в другой раз забыл на концерте слова "I'm in love with my car"! Да и риф в мемуары не напишешь.
— А названия отелей, имена подружек, размеры джакузи в конце концов? — настаивал Брайан.
— Ха! Помню, что у тебя джакузи меньше, чем у меня!
— Не уверен, что хочу знать подробности, — заржал Руфус и демонстративно закатил глаза. — Короче, кому не достанется пирога, тот сам виноват.
— Ты что, серьезно помнишь про джакузи? — спросил Брайан с самым ироничным выражением лица, когда Руфус ушел.
— Ну да. Мониторю, чтобы ни у кого из друзей не была больше.
— Господи, Роджер, — Брайан буквально согнулся от смеха, упершись лбом Роджеру в плечо. — Ты мой кумир. Рок-звезда как она есть!
— Бывших рок-звезд не бывает, сам знаешь, — сказал Роджер, глядя, как Брайан, отсмеявшись, переводит дыхание, — А вообще пусть пишет Джон, он самый младший.
— А ведь это он вытащил нас записывать «Made in Heaven», — задумчиво отозвался Брайан. Ему не хватало Джона, до сих пор очень не хватало. Прошли годы, прежде чем он почти перестал винить себя за то, что они потеряли и Фредди, и его, — Я постоянно думаю о них обоих. Частенько просыпаюсь и думаю: «Неужели это действительно было со мной?». Даже сегодня утром об этом думал.
Роджер помолчал, потягивая пиво, а потом заявил:
— Я никогда не говорил тебе, но ты хуево спел последний куплет «Mother love». Плоско, неэмоционально, слишком интеллигентно.
Роджер знал, сколько дублей ушло на этот куплет и как Брайану ужасно тяжело далась запись последней песни Фредди. Как никто другой он знал, что «плоско и неэмоционально» в случае Брайана — это признаки мучительных переживаний. Его друг загонял чувства в себя, закрывался и пытался справиться сам, притворяясь, что все в порядке. Но оба знали, что если Роджер перестал избегать болезненных тем, значит почувствовал, что Брайан наконец выкарабкался. И Брайан был ему за это благодарен.
— Ну это и хорошо, — продолжил Роджер, — По крайней мере ты, когда пел это, не представлял, в отличие от Фредди, свою скорую и мучительную смерть. Прости, я, кажется, немного надрался, — Роджер хлопнул друга по плечу, хлебнул еще пива, и они молча уставились на какой-то розовый куст.

Вообще-то он думал. Тогда, после смерти Фредди, Брайан еще перебирал варианты приемлемого суицида. Да и много раньше, в 75-м, когда он лежал в больнице сначала с гепатитом, а потом с язвой. Иногда он думал, что умрет там. И уж точно не сомневался, что никогда не будет играть в группе. Друзья таскались к нему каждый день. Фредди очаровывал медсестричек, рассказывал невероятные байки и идеи и таскал что-то непотребное: например, однажды приволок ананас. Кому он в итоге достался, Брайан не помнил: его тогда тошнило и выворачивало даже от жидкой кашки, и раз в два дня ему ставили капельницу с глюкозой. Все трое по очереди просто сидели с ним, приносили и читали книги, рассказывали, что делают в студии. Когда выяснилось, что они оставляли в треках места для соло Брайана, он растрогался до слез. Роджер иногда бунтовал («Брай, ради бога, я нихера не понимаю в этом радио… гамма… блядском излучении! Фредди эту муру принес — пусть он и читает! Я был не прав, «В поисках утраченного времени» наверняка охуенная книга!» — «Там семь томов, Родж» — смеялся Брайан и смотрел, как Роджер вполголоса клянет мерзких лягушатников и свое утраченное время, — Ладно-ладно, шучу, перескажи, что там в «Стартреке» было») и рассказывал, как дела в университете (дела были из рук вон плохо, но Брайан делал вид, что верит). Брайан не думал, что вернется, но он вернулся. Это было серьезное и важное переживание: он знал, что чувствуют обреченные, и он знал, что ребята его не бросят. Никогда. Но почему-то они не смогли помочь выбраться Фредди…

— Ground control to doctor May (1)! Эй, Брай, отвисни! Ну прости, я ляпнул, не подумав, — Брайан только отмахнулся: он уже больше тридцати лет не мог сердиться на Роджера, и оба это знали. — Ты вон вообще программируешь драм-машины, не знаю, почему я до сих пор с тобой разговариваю.


1973-1974

Роджер ненавидел мертвый звук: драм-машины, фонограмму, синтезаторы. Первые десять лет на каждой пластинке они писали «no synthesizers» — все, что можно было принять за синтезаторы, играл Брайан на своей old lady. Фонограмму они все ненавидели — даже сильнее, чем Нормана Шеффилда. В 84-м в Италии было проще, тогда Фредди откровенно издевался, вытворяя на сцене все что угодно, кроме того, чтобы петь в микрофон, попадая под фонограмму. Хоть какая-то отдушина. Но десятью годами ранее на «Top of the Pops» было иначе, и Роджер вспоминал эти дни записи с ненавистью.

Было запредельно уныло. Из-за какой-то забастовки они снимались в студии прогноза погоды, где было душно. В «зале», изображая фанатов, тусили какие-то подростки и престарелые диджеи. Еще можно было как-то смириться с блядскими костюмами (спасибо за них Фредди), — но не бутафорской аппаратурой! Роджер несколько раз коснулся палочкой тарелки — ничего, никакого звука.

— Фредди! — тихо позвал он. Но Фредди был поглощен тем, что поправлял свою металлическую перчатку. Брайан поймал его взгляд и подошел поближе, — Они, мать их, пластиковые! — кипятился Роджер, ударяя еще раз по хай-хету, — Это ж каким гребанным извращенцем надо быть, чтобы такое придумать…
— Гитары и микрофон тоже не подключены, — печально отозвался Джон.
— Блядство! — Роджер некстати вспомнил, что курить в этой чертовой студии, конечно, нельзя.

Брайан как мог останавливал его от членовредительства, говоря, что им позарез нужно попасть в телевизор, иначе Роджеру придется всю жизнь пломбировать зубы, а Фредди — торговать шмотками на рынке. Подействовало.

А Брайану даже понравилось: обычно он был поглощен игрой, а тут мог оглядеть зал, где танцевали девушки в облагающих нарядах. Должно быть, все-таки неслучайно именно Брайан написал «Fat bottom girls» — он всегда был настоящей рок-звездой, хоть и не вполне стереотипной из-за своего научно-космического бэкграунда. Если Фредди постоянно заносило то в водевиль, то в оперу, то в поп, а Джон был поклонником фанка и «черной» музыки, то Брайан и Роджер всегда стояли за «true» рок — пусть мелодичный, но с достаточно тяжелым и сильным звуком, с настоящими виртуозными соло, и разумеется, с живым звуком.

Они всегда были близки в своих стремлениях, во взглядах на музыку и чувствовали родство, подобное братскому. И как любые братья, любили и ненавидели друг друга. Это было замечательное время, даже несмотря на то, что они редко были согласны хоть в чем-то. Роджер слушал все подряд, что-то отметая сразу, на чем-то останавливаясь, черпая вдохновение ото всюду. Однажды он полдня с криком доказывал Брайану, что «The man who sold the world» Боуи — отличный альбом, а оставшиеся полдня молчал и мрачно пил чай с медом, чтобы показать свою обиду и подлечить надорванное криком горло.


1976

— И ради этого ты нас вызвонил вечером в студию? — На всякий случай уточнил Брайан.
— Боже, Родж, ты кислоты обожрался, когда писал это? — Фредди остановил демо-запись, — Трезвое человеческое существо не может петь и…
— Верещать, — вставил Брайан.
— Верещать и дубасить по инструментам с такой скоростью, — закончил Фредди.
— Ладно, я не люблю панков, но не против панка как музыки… — Роджер показал Брайану фак: пока миром правил панк, Фредди проповедовал балет, но даже он поддержал песню Роджера. Примерно через полгода Фредди окончательно разочаруется в панках и спустит с лестницы Сида Вишеса, который нелестно отозвался об отношениях рок-н-ролла и балета. — Джон, кажется, тоже не против, — Фредди обернулся к басисту, который по памяти наигрывал риф из записи Роджера.
— Ничего, — отозвался Джон. — Черт! Все-таки слишком жестко. Последний медиатор сломал.
— Одолжить 6 пенсов? — улыбнулся Брайан, — Я уже лет 8 не могу сломать.
Джон только покачал головой:
— Ребят, я тогда пойду, поздно уже, а я обещал Веронике помочь с потомством.

Джон ушел к жене и детям, потом уехал с ними в небольшой отпуск, и, когда дело дошло до записи, как-то само так вышло, что Роджер записывал для «Sheer heart attack» и вокал, и барабаны, и бас, и ритм-гитару. Ему не было обидно, наоборот, иногда даже приятно вот так взять и сделать всю песню самому. Роджер не исключал, что однажды займется сольной карьерой. У Фредди в те дни, кажется, были какие-то разногласия с Мэри: после звукозаписи и репетиций он все чаще куда-то быстро уезжал и выглядел при этом немного обеспокоенным.

— Ну вот, — сказал Роджер, когда Брайан выключил в студии свет, — Несмотря на все перемены, мы с тобой так же много времени проводим вместе. Это напрягает.
— Это просто отвратительно! — рассмеялся Брайан. — Кстати о переменах, будешь моим шафером?
— Шафером? — переспросил Роджер. Его веселость куда-то улетучилась.
— Да, я хочу сделать Крисси предложение.

Это решение далось Брайану нелегко, и он хотел, чтобы Роджер поддержал его. Роджер, его лучший друг; тот, с кем они пережили и еще переживут так много; тот, с кем Брайан никогда не расстанется.

— А знаешь, что, Родж? Давай двинем в Шотландию за пару дней до тура? Я смотрел прогноз, обещают почти лето.
Роджер снова заулыбался:
— И никому не скажем.
Брайан угукнул, тепло и немного смущенно улыбнулся и потянул Роджера за рукав в сторону от проезжей части.

Но уже через неделю, во время интервью, Брайан по рассеянности их выдал:
— Да, спасибо, нам здесь очень нравится, вы приятная публика, и здесь очень красиво. Нам с Роджером удалось улизнуть на пару дней раньше сюда, в Перт, и никто не знал, что мы здесь. Мы просто вышли на пляж…

Они отправились к морю, не заезжая в гостиницу («Брай, ты сказал им, что мы хотим комнату с видом? Я не хочу пялиться утром на какую-нибудь фабричную трубу, как в прошлый раз»). Взяли из машины пакеты с едой из супермаркета и прошли через небольшой сосновый лес, оставив в стороне поле, на котором семья с двумя детьми запускала воздушного змея.

— Как я спекся в этой чертовой тачке, — ворчал Роджер.
— Тсс, — остановил его Брайан. — Слышишь?
— Что именно?
— Шум. Это прибой, — с мечтательной улыбкой сказал он, — Пойдем скорее.
— Вон там твой друг дорогу перебегает. А я сначала подумал, что крыса, — Роджер показал пальцем и начал протирать солнечные очки. Действительно, тропинку пересекла юркая белка, забралась на метр по стволу и замерла.
— Жалко покормить нечем.
— Ты знаешь, я как раз ступил и купил к пиву несоленые сырые фисташки, — он порылся в пакете и протянул Брайану упаковку.
— Роджер, только, пожалуйста, никакого алкоголя, пока не доедем до гостиницы.
— Брай, да я что по-твоему, совсем еблан тупорылый? Ты слишком дорог и мне, и мировой музыке, чтобы я пытался так бездарно убить тебя.
Брайан смешно чокал, подзывая белочку и показывая ей орехи.
— Какая милаха, — сказал Роджер, присаживаясь на корточки рядом с другом и наблюдая, как зверек опасливо тянется к руке Брайана.
— Не вздумай гладить, — предупредил юный любитель живой природы, — У них такие зубы и когти, что до кости может разодрать, если испугается.
— После того, как на меня нашипел фреддин Том, я вообще никого не глажу.
— Да? — переспросил Брайан, — И что сказал Фредди?
— Извинился. В смысле, передо мной. Оказывается, я ему дороже любимого кота.
— Оо, — Брайан скорчил заумную рожу, — Это дорогого стоит. Скажу тебе, что это и есть настоящая любовь, приятель.
Белка отбежала со вторым орехом, закопала его и, похоже, раздумала возвращаться.
— Ладно, Брай, пошли. Жарко, сил нет. Я хочу в воду.

На пляже было безлюдно. Солнце уже прошло зенит и должно было сесть через несколько часов. Широкая песчаная полоса далеко тянулась вправо и влево, и идти, увязая по щиколотку в горячем песке, было тяжело. Вода была нестерпимо яркая, и от серебристых отблесков перед глазами несколько секунд плыли темные пятна. Остановились, не доходя до полосы пахнущих рыбой мокрых водорослей, выброшенных на берег.

— Отлив, — сказал Брайан, — Полчаса будем заходить на глубину. Видишь, волна разбивается метрах в двадцати? Там максимум метр.
— Плевать, — Роджер уже бросал на песок джинсы, — Ты идешь или будешь наблюдать с берега, как я топлюсь?

Вода оказалась достаточно холодной, поэтому вместо спокойного медленного заплыва подальше в море они ныряли в волнах на мелководье, гоняясь друг за другом. Брайан вспомнил, что Роджер боится щекотки, и коварно этим воспользовался. Роджер хохотал до икоты, выворачиваясь из его рук, наглотался воды, замерз до дрожи и только тогда решил, что с него достаточно.

— Я соленый, как вобла, — жаловался Брайан на берегу. Роджер зажег сигарету, встал с песка и сел с подветренной стороны, чтобы дым шел от Брайана. Его пышная шевелюра эффектно трепалась на ветру, норовя залезть в глаза и рот слишком близко севшему Роджеру.
— Зато от соли у тебя волосы еще сильнее вьются. Мне нравится.
Брайан только улыбнулся:
— Хорошо тут, тихо, спокойно. Еще и закат будет — романтика да и только. Тебе бутерброд с сыром или с ветчиной?
— Не жадничай, положи и то, и другое, я так проголодался, что и тебя могу съесть.
— Это ты не жадничай: ветчина и так вся твоя.
— Не загнись со своим вегетарианством, не хочу снова тебе передачки в больницу носить. И не клади хлеб на песок, а то не отплюемся потом! — Роджер задумчиво пожевал бутерброд и продолжил, — Было у меня как-то свидание на пляже с одной девчонкой. Ты даже не представляешь, из каких мест я потом этот песок вытряхивал. Секс на пляже хорош, только если речь о коктейле.
— Хорошо, что предупредил, я как раз собирался тебе предложить, — поддел Брайан.
— Нет-нет, Брай, даже не проси. И алкоголь и не алкоголь ждут до гостиницы, — включился в игру Роджер.
— Ну вот и кради тебя ото всех и вези на море смотреть закат после этого, — притворно расстроился Брайан.
— Это я тебя привез.
— А я тебя украл.
— Точно.

Было здорово лежать на мелком песке, повторяющем форму тела и прислушиваться к шуму волн. Брайан читал какую-то книжку. Роджер накрыл лицо футболкой и грелся на солнце.
— Перевернись, сгоришь, — Брайан легко пинал его босой ногой в бок. Кажется, Роджер задремал.
— Ну что, фрукты или пирожные? — Роджер полез в пакет.
— Что у тебя там? Грейпфрут? А пирожные какие?
— Эклеры.
— С колой и то, и другое не пойдет.
— Ладно, если хочешь, давай выпьем вина и заночуем на пляже.
— Давай сожрем грейп, обольемся его соком и посмотрим насчет вина.
— Отличная идея. Были только солеными, теперь будем еще и горькими, как грейпфрут. Надо еще измазаться эклерами. Фредди бы понравились наши гастрономические изыски.
— Угу, угу, — отозвался Брайан, — Давай, мой сладкий, ты купил этот цитрус, ты его и чисти. Салфетки-то есть?
— О футболку вытру.

Вечером похолодало. Солнце последними лучами пригревало спины и подкрашивало море в оттенки розового. Песок предсказуемо хрустел на зубах, соль разъедала выбритый утром подбородок. Умиротворение накатывало на Роджера, как волны на берег. Они сидели, накинув одну куртку на плечи, а другую — на ноги так, что у одного мерзла левая сторона, а у другого — правая. Наверное, только сиамские близнецы могут чувствовать такое единение друг с другом. Было невероятно хорошо. Над горизонтом показалась яркая звезда, и Роджер знал, что сейчас Брайан скажет, что это Венера, а немного позже начнет показывать созвездия. Облаков почти не было, и городские огни были далеко — может, им повезет, и они увидят Млечный путь.

— Прилив начинается, — заметил Брайан, — Он тут может быть метра три. Пойдем, пока пока нас не смыло и не стемнело. Идти ночью через лес — не лучшая идея.
Роджер с сожалением поднялся.
— Ты придумал, что мы будем делать завтра?
— Замок, дворец, художественная галерея, старый город с ратушей и собором. В таком порядке. Так что встаем пораньше.
— Господи блядский боже, зачем я спросил? — расстроился Роджер, — И перестань ты губы все время облизывать, обветрятся.
— Да они уже. Соль, ветер… — пробормотал Брайан. — Ладно, пренебрежем галереей, наверняка она плохая. А прогулку по старому городу совместим с едой и пивом, идет?
На свете не было и не могло быть друга лучше, чем Брайан Гарольд Мэй. Умиротворенный Брайан, счастливо глядящий на звезды и никогда — под ноги («Все равно темно, Родж, зачем смотреть на дорогу? Навернусь, значит, навернусь»). Они уже подходили к машине, когда Брайан задрал голову кверху, немного покружился на месте и сказал:
— Какая дивная ночь. Мы живем почти что в жопе галактики, ближе к краю диска, но нам досталась комната с видом. Смотри, это же Млечный путь.

— Не могу поверить, там было тихо и спокойно… Мы хорошо провели время, — закончил Брайан.
Журналист попытался было что-то спросить, но Роджер опередил его, чтобы поделиться особенно важным замечанием:
— Там было жарко и солнечно.
Джон и Фредди недоуменно переглянулись: «Hot?», Фредди тихонько захихикал, а Брайан, похоже, погрузился в воспоминания и ностальгически вздохнул:
— Очень мило, да…


1969
Бывают родственные души, в кого влюбляешься сразу и навсегда. Он пришел на прослушивание в Империал Колледж, представился Брайану и Тиму Роджером Тейлором — и стал что-то подкручивать в своих барабанах. У него были приятный голос и очаровательная жизнерадостная улыбка. А еще большие голубые глаза и красивые кисти рук — но это Брайан разглядел ко второй репетиции. Еще до начала прослушивания Брайан поймал себя на том, что симпатизирует этому кандидату и очень хочет понравиться ему тоже. Роджер оказался прекрасным ударником, просто чудесным подарком судьбы: его барабаны и гитара Брайана звучали, как разлученные половинки одной души.

Роджер тоже был в восторге от гитариста: Мэй играл самозабвенно, с полной отдачей, но слушал товарищей, и под него было легко подстроиться. Брайан на сцене казался стеснительным, но буквально лучился счастьем, ни у кого из музыкантов Роджер не видел таких сияющих радостью глаз. Уже через неделю Роджер называл его про себя не иначе как «Мой Джимми Хендрикс.»

Они проживут бок о бок всю жизнь, переживая друзей, расставаясь и сходясь с женщинами, но никогда не оставляя друг друга. И даже через 50 лет Брайан так и не сможет описать свои первые впечатления словами («Это было как тра-та-та-та-та-та-щщщщ-тррррррра-па-па-па-па»), а Роджер будет поддевать друга: «Настоящий гитарист — даже не догадывался, что барабаны тоже можно настраивать.»


Примечание:
(1) "Земля вызывает доктора Мэя" (англ.) — Отсылка к первой строчке песни Дэвида Боуи "Space Oddity".

Глава вторая — о судьбе и счастье, — в которой с появлением Фредди все неуловимо меняется, Фредди рассуждает о любви, а сюжет почему-то вертится вокруг его кровати
где-то 5300 слов

1965

Фредди Булсара был на распутье. Ему было 18, и он оказался в Лондоне — месте, куда рвался полжизни, где все его мечты должны были стать реальностью. Для его семьи переезд был большим ударом: они обосновались во Флетеме — пригороде пригорода Лондона прямо рядом с Хитроу. Маме, привыкшей, что ее дом полон слуг, пришлось устроиться в магазин одежды, чтобы сводить концы с концами. Родители настаивали, чтобы Фаррух (родители еще не знали, что он Фредди) получил «нормальную» профессию и стал адвокатом или бухгалтером. Сам Фредди был уверен, что ему нужно художественное образование — такое, как у знаменитых музыкантов: Чарли Уоттса или Пита Таунсенда. (1) Бедность ничуть не страшила его, не было ни малейшего сомнения, что это не навсегда.

Он заслушивался Beatles, Kinks, Rolling Stones, пиратским «радио Кэролайн» и вообще всем, что попадалось под руку в барах, на случайных концертах, в гостях и в музыкальных салонах, где обычно оседали его последние деньги. Фредди чувствовал себя в своей среде, вокруг было полно возможностей, он не упустит свой шанс — пусть сейчас однокурсники и знакомые посмеивались над его зубами, акцентом и «не крутым» старомодным прикидом. Фредди перебивался случайной работой и верил, что станет звездой.

В том же Флетеме, в паре кварталов от дома Фредди один тощий студент-физик тоже был влюблен в музыку. С помощью отца он уже почти закончил свою самодельную гитару. На это ушло почти два года, но она была прекрасна, его Red Special. Еще ни одна в мире каминная полка, ни одни мамины перламутровые пуговицы не становились звездами — возлюбленная Брайана Мэя исправит это. Чуть раньше они с отцом собрали и телескоп, он тоже будет много значить в жизни Брайана, но всемирной славы не принесет. Не потому, что телескопы хуже гитар, просто у этих леди и джентельмена были слишком разные судьбы.

Тогда же в корнуольском Труро один миловидный юноша со взрывным характером уже забросил гитару, чтобы посвятить свою жизнь барабанам. По иронии судьбы звездами занимался Брайан, а в Предназначение (именно так — с большой буквы) верили Фредди и Роджер. Учеба Роджеру была скучновата, он всегда хотел играть в группе, и через 3 года в Лондоне звезды сложатся так, что он откликнется на объявление, написанное Брайаном Мэем.

Всю осень в одном из гаражей Лейстра репетировала группа «Opposition», сколоченная четырнадцатилетним Джоном Диконом, чтобы в конце года заработать свой первый гонорар в 2 фунта. Они много экспериментировали и отрывались, как могут только подростки, наплевав на все правила, не углубляясь в нотную грамоту, не имея нормального оборудования, почти не умея петь. Джон, перейдя к ритм-гитаре (а вскоре и к басу) после акустики, к недоумению друзей остался верен привычной технике и не использовал медиатор. Эта «непрофессиональная» игра пальцами через пару лет станет его фишкой. В 1969 Джон с отличными оценками поступит в Технологический колледж в Челси, и решит полностью посвятить себя учебе. Но он будет без конца слушать Deep Purple, он начнет отращивать волосы, он попросит мать прислать ему из дома его гитару и усилитель — Джон все-таки не сможет без музыки. Он увидит выступление Queen в первый год обучения: четверо парней в черных балахонах на плохо освещенной сцене будут похожи на приведения и не произведут на него ровно никакого впечатления. Еще через год он придет к ним на прослушивание, принеся с собой будущего всеобщего любимца — самодельный «усилочек Дикки», — и тогда их созвездие сложится окончательно.

1969

— И тут я понимаю, что шнуру от гитары не хватает буквально десяти сантиметров, чтобы достать до усилка! — едва ли в их шумной компании кто-то еще не слышал историю Тима про прошлый концерт, но все слушали с восторгом, как в первый раз. Это была история успеха, Smile вышли на новый уровень, и все неравнодушные отмечали это дело третий день. — И вот я бегу обратно и понимаю, что чертова сцена деревянная, и зря я вышел босиком, потому что у меня уже все пятки в занозах!..

— Эй, эй, Фредди, мы здесь! — перебил Роджер, подскочив с места. — Там Фредди, — объяснил он друзьям, — Ну помните, тот, с зубами…

Кто-то в уголке пошутил, что можно уйти со стоматологического факультета, но нельзя перестать быть стоматологом. Конечно, все помнили Фредди. Как не запомнить человека в шубе на голое тело, с роскошными черными волосами и манерами денди?

***
Три дня назад он подошел к ним после того знаменательного разогрева у Хендрикса и сказал что-то вроде:
— Привет, я Фредди! Ребята, вы замечательные, блистательные, просто великолепные. Но вам нужно сделать то, и то, и еще это! Больше играть с публикой, добавить драматичности! Больше звука, больше света!
— Окей-окей, Фредди, — смеясь, остановил его Брайан и громко спросил у Тима, — Кто этот парень вообще?
— Я певец, — Фредди вздернул подбородок и снисходительно добавил, — дорогуша.
— М, правда? Окей, приятель.
— И нужно, чтобы были костюмы, настоящие сценические костюмы! — продолжал махать руками новый знакомый, — Пусть все выступают в джинсах и рубашках, это не интересно. Интересно, когда шоу!
— Шоу? — заинтересованно протянул Роджер. Вообще-то он не имел ничего против сценических костюмов.
— О, это было такое крутое соло в «Keep yourself alive»! — немедленно набросился на него Фредди, — Вы вдвоем просто как Митч Митчел и Джимми Хендрикс! (2)
— Ха! — усмехнулся Брайан, — а ведь мы и искали барабанщика именно в духе Митчела… Я Брайан Мэй — представился он.
— Я знаю! — Фредди чуть было не заулыбался во все свои тридцать-сколько-их-там-у-него зуба, но в последний момент смутился, прикрыл рот кулаком, кашлянул и, впершись взглядом в стену за спиной ребят, пожал руку Брайану, — Про Роджера мне Тим тоже рассказывал.
— Можешь звать меня, как все, «Sex on legs»! (3) — заявил Роджер и хлопнул Фредди по плечу. — Пойдем догоним Тима и выпьем за наш успех! Поможешь допереть барабаны? — Фредди с готовностью согласился, а Роджер продолжал, — Про шоу это ты правильно говоришь, и с прикидом надо бы что-то придумать. Хотя эта шуба на волосатой груди делает тебя похожим на греческого сутенера, приятель!
— Слышу зависть в твоем голосе, Роджер! — поддел Брайан.
***

— Хендрикс — бог рок-н-ролла! — орал через пару часов пьяный в хлам Фредди, — Electric Ladyland звучит как оркестр из трехсот гитар — когда я слышу это у себя в голове, я чувствую себя пагодой, вращающейся в небесах! — он вскочил из-за стола и, раскинув руки в стороны стал кружиться на месте.
— Тим, а он стихи не пишет, нет? — полушутя спросил Брайан.
— Что, хочешь, чтобы и твою гитару так же расписывали? — рассмеялся Тим и не заметил, что Брайан буркнул «Я не против», — Хотя вообще-то, кажется, пишет. Ой, кто-нибудь, отберите у него зонт!

Фредди нашел чей-то зонт-трость и теперь держал его на манер гитары, что-то тихо напевая. Он повторял одну и ту же фразу: «'scuse me while I kiss this guy"(4) и довольно экспрессивно двигал бедрами. Девушки оживились.

Пэт, сестра подружки Брайана наконец крикнула:
— Там, по-моему, не такие слова, там «kiss the sky»!
— А я так хочу: kiss this guy… — капризно протянул Фредди, — Он такой гений! О боже, я завтра опять иду на его концерт в Кэмпден Тауне, кто со мной?

Фредди не смог бы сказать, что привлекло его в Smile, — кажется, ничего. Но ведь так люди и влюбляются, правда, дорогуши? Он продолжил ходить на все их выступления, тусовался с общими друзьями и даже втискивался в старенький зеленый микроавтобус Ford Thames, садясь чуть ли не на барабаны, когда Smile выезжали выступать куда-то за пределы Лондона. Наступило беззаботное лето пляжных вечеринок и провинциальных концертов. В выпивке, музыке и сексе не было недостатка, а о деньгах думали редко. Фредди мог быть одновременно наглым и скромным, и он быстро стал незаменимым. Он доставал выпивку, когда закрывались бары, находил электрика, когда перегорал усилитель, всегда таскал с собой аспирин на случай похмелья и даже однажды зашил прямо на Роджере штаны, когда прямо перед выходом на сцену у него сломалась собачка. Бедный Роджер едва досидел до конца выступления, а после вприпрыжку ломанулся в туалет, едва ли не на ходу распарывая нитки на ширинке.

Фредди Булсара был застенчивым человеком, тщательно скрывающим все, что касалось его внутренней жизни, мыслей и — особенно — чувств. Именно поэтому в его квартирке на Ферри-роуд постоянно жило человек 5-6 приятелей, хотя хозяйка искренне думала, что они с Роджером снимают квартиру вдвоем. Неясно, как она могла оставаться такой наивной, взвинчивая арендную плату до небес.

Он проснулся восхитительной ноябрьской субботой от ужасного холода и не менее ужасной жажды. Ледяной ветер врывался в щели оконных рам и гулял по всей квартире, а кто-то стащил с него одеяло. Вернее, Фредди сам, испытывая среди ночи пьяное желание «проветриться», отдал его Брайану с его вечно ледяными руками, который почему-то уснул, сидя в кресле. Недолгие раздумья приводили к выводу, что Брайан галантно уступил кровать кому-то из девушек. Поднимаясь, Фредди чуть было не наступил на кого-то. Кажется, это был Майк Берсин, гитарист и вокалист Ibex, группы Фредди. Майк вчера притащил матрас, немного денег, какого-то бухла и сказал, что он максимум на две-три недели. Ну что ж.

— Брайан, золотце, ну спина же будет болеть, — посетовал Фредди, слегка его тормоша, — Давай перекладывайся на кровать, там никто из этих невеж не наступит на тебя.

Кокон из одеяла и кудрей сомнабулически поплелся к кровати, а Фредди включил радиоприемник и отправился на прогулку по квартире, переступая через тела, еще пытающиеся урвать минутку сна. На кухне он нашел чайник, гитару и спящего, завернувшись в штору, Роджера Тейлора. Фредди напился прямо из чайника, поставил его на огонь и начал наигрывать на гитаре:

— Роджер, ты слышишь меня? Ты чувствуешь, что я рядом? Роджер, ты видишь меня? (5)
— Ох, Фред, заебал, свали. У меня такое похмелье, что болит даже мое имя… — страдал Роджер.
— Я могу помочь и подбодрить тебя? Роджер? Роджер? Роджер? Роджер? (6)
— Ты все-таки решил, что тебе нужны мои стоматологические навыки? Учти, методы изменились, и тебе не понравится, — похмелье иногда делало из общительного и улыбчивого Роджера самого злобного человека на свете.
— Во-первых, я дерусь лучше. А во-вторых, эта шутка была смешной первые пятнадцать раз. Вставай, я чай заварил. Вставай, говорю, пока Брайан не увидел, как ты надругался над занавеской, которую нам подарила миссис Мэй!
— Ненавижу тебя, — жалобно сообщил Роджер, — Че за чай?
— Не могу найти ерл грей, это тот жасминовый, который вчера принесли.
— Блядь, Фредди! Он же с травой!
— Чего?
— Того! Ребята вчера не успели отделить чай от марихуаны, это смесь!
— Епт! — ужаснулся Фредди, — Хорошо, что я только раз хлебнул! Тогда кофе? Тебе с молоком?
— Откуда у нас молоко?
— Да чтоб я знал! Может, Брай принес… Не прошлогоднее!
— Не, кофе с молоком — это попса. Черный — вот это рок-н-ролл! И это, пожрать бы что-нибудь, раз уж ты готовишь.
— Я что тебе в кухарки нанимался? Хочешь, чтобы я готовил, скажи, как! Как вот, например, яйцо сварить?
— Нуу, — глубокомысленно протянул Роджер, — Кажется, это как-то связано с горячей водой… Но это не точно! — Оба сложились пополам от смеха. — Ладно я в ванную. Как же больно, а.

Роджер скрылся, но через минуту из комнаты донесся его голос:
— Знаешь, что не дало мне спать сегодня? Одна мысль меня мучит и не дает покоя. Как такие высокие люди, как ты, могут спать, когда одеяло не накрывает их полностью?
— Роджер, ты издеваешься? Суббота! Еще темно!
— Ну вот, а ты не спишь! Это все из-за одеяла, да?

До Фредди донесся вымученный стон Брайана Мэя, звук удара чего-то мягкого о стену и приглушенный смех просыпающихся «постояльцев».

— А еще признавайся, проказник, — громко ржал Роджер, — Почему это ты спишь в кровати Фредди?

К сожалению, второй подушки, чтобы запустить ею в Роджера, не нашлось, и Брайан скрылся с головой под одеяло и оттуда пробурчал:
— На моей спят Крисси и Пэт.
— Это, конечно, не мое дело, — отозвался откуда-то Пит Эдмундз, владелец зеленого «форда», обычно исполняющий обязанности дорожного менеджера Smile, — Но как-то более естественно, я бы даже сказал «натурально», спать со своей девушкой, а не с другом.

— Да дайте же человеку поспать! — взвыл под всеобщий хохот Брайан.
— Так, дорогуши, — вмешался Фредди, — Кто проснулся, идет стройными рядами в ванную, а потом на завтрак. А кто помешает светилу современной науки спать, будет отравлен!
— Боже, Фред, — подал голос Майк, — Мы знаем, как ты готовишь, все и так будут отравлены.
— Цыц! — скомандовал Фредди, твердо решивший встать на защиту сна Брайана.

октябрь 1969

С начала осени Брайан был совсем на мели: сбережения были истрачены за лето, со стипендией в этом году не повезло — и он подрабатывал в Империал колледже, дважды в неделю читая там лекции и перебиваясь по вечерам частными уроками. Но уже в конце сентября стало понятно, что дело дрянь, квартиру ему не потянуть, и Брайан уже хотел вернуться к родителям в пригород, когда Роджер и Фредди решили съехаться. «А где помещаются двое, там и трое вместятся! Будем по очереди спать на диване на кухне, дорогуши. А то там адская пружина прямо в ребра впивается.»

Спустя неделю после переезда погода неожиданно испортилась, и теперь и снаружи, и внутри было примерно градусов 50 (7). В доме оказался неисправным паровой котел, но Фредди грел себя мыслью, что на отопление среди осени им все равно не хватило бы денег. Роджер грел себя водкой.

Они удивительно легко сдружились, и через пару месяцев после знакомства были уже не разлей вода. Роджер ничего не умел чувствовать наполовину. Он дружил, как любил, как играл, — отдавая всего себя без всяких условий. Вероятно, Брайан был слишком деликатен и не мог вот так взять себе всего человека, а Фредди или не обладал подобной щепетильностью или сам был из породы Роджера — и эти двое бросились друг в друга, как в омут. И нет, Брайан не ревновал и не чувствовал себя покинутым (он и не был): это же рок-н-ролл. Это всего лишь рок-н-ролл, но ему нравилось (8). Брайан даже не удивился, когда однажды Роджер притащил какой-то полушубок и сказал, что это из «их с Фредди магазинчика».

— Вам нужен не магазин шмотья, а клуб по обмену одеждой, Родж, — лениво бросил Брайан, — Кажется, я уже видел на Фредди эту рубашку.
— Не завидуй, — огрызнуся Роджер, нежно гладя шубу, — Что бы ты понимал. Это русский мех.
— Вот и спи в нем, наверняка эта шкура теплее, чем твое покрывало, — посоветовал Брайан.

Из ванной послышался шум воды, потом что-то похожее на вой, потом матерная тирада. Наконец вышел Фредди, у которого зуб на зуб не попадал.
— Роджер, поганец! Ты слил всю горячую воду из бойлера! Не мог немного оставить?
— Я замерз! — вскинулся Роджер.
— Все замерзли! — Фредди остервенело терся полотенцем, пытаясь хоть как-то разогнать кровь.
— Фред, он пришел весь промокший и в одном ботинке, имей каплю сострадания, — встал Брайан на защиту Роджера, — Сейчас я тебе чаю заварю.
— А разве Роджер не вчера промок? — осторожно уточнил Фредди.
— Вчера, — подтвердил Роджер, — И бойлер тоже помер вчера.
— Иисус Мария! — вздохнул Фредди, — Спасибо тебе, Брай. Будь котиком, плесни туда, пожалуйста, коньяку или водки, что у нас там осталось… — Фредди надевал второй свитер и выглядел при этом гораздо менее богемно, чем обычно.
— Фредди, прости, — примирительно начал Роджер, — У меня есть мазь со скипидаром, согревающая. Дать? Натрешься целиком, полегчает.
— Нет, спасибо, я лучше по-старинке погреюсь, — и он жалобно шмыгнул носом.

Единственный человек в этом доме, имеющий работу хоть с каким-то подобием нормированного графика, Брайан вставал раньше всех и частенько разгребал на кухне последствия полуночных посиделок Фредди и Роджера: черновики песен вперемешку с конспектами по биологии и рисунками, переполненные пепельницы, грязные чашки… А еще у Фредди была раздражающая привычка класть кухонную утварь каждый раз в новое место: вероятно, сказывалась его артистическая натура, не терпящая однообразия и рутины. Безуспешно обыскав все, не найдя сковороду и поняв, что уже опаздывает, Брайан заглянул к Фредди:
— Фред, а где?.. Впрочем, наверное, неважно…

Фредди спал не один. Он обнимал поперек туловища Роджера, не давая ему упасть с кровати. Брайан хотел бы уйти незамеченным, но парни уже проснулись, и видимо, изумление на лице Брайана сказало им многое.

— Это не то, о чем ты подумал, — быстро сказал Фредди.
— Так теплее, — поддержал Роджер, зачем-то добавил, — Честно, — и начал выбираться из постели. Никто из них не смотрел в глаза другим.
— Ладно, потом расскажете, я опаздываю, — поспешил ретироваться Брайан. Он был как будто немного дезориентирован, и ему необходимо было побыть немного наедине со своими мыслями.

Вечером Роджер снова попытался оправдаться:
— Брайан, это было правда только для тепла.
— Я же ничего не сказал, — улыбнулся Брайан. Он чувствовал неловкость после утреннего события, и возможно, стоило поговорить об этом, ведь хочешь — не хочешь, а ближайшие пару месяцев они будут жить втроем.
— Зато подумал, — рассмеялся Роджер.
Брайан, глядя на его искреннюю ухмылку, тоже рассмеялся: действительно подумал. Но не осудил. Да и не за что, похоже, было осуждать: Роджер открыто и честно все рассказал, он явно ничего не скрывал, но вот Фредди…
— Да брось, Брайан, это же Фредди, самый добрый человек на свете. Ну, после тебя. Тем более, у него девушка есть.
— Кажется, есть, — задумался Брайан.
— Ты видел, как они общаются?
— Да, очень трогательно. А что?
— Я на днях заходил с Фредди в колледж. Надо было взять чьи-то там рисунки, чтобы толкнуть в нашей лавочке… И вот в коридоре он увидел Розмари. Это надо было видеть! Он подкрался к ней сзади незаметно, как кот. Обнял за талию и что-то нежно зашептал в ушко.
— Необычный способ здороваться, — заметил Брайан.
— Ага, еще если учесть, что в моде показное равнодушие, особенно до обеда! — с продолжал восторгаться Роджер, — Но вообще, кажется, у нее Фредди — запасной вариант, — вдруг досадливо поделился он, — И еще она говорит, что коммунистка и хочет поехать в Москву.
— Не может быть! — ахнул Брайан, — Ну надо же. Бедолага Фредди.
— И не говори, приятель, одна головная боль с этими девчонками.
— Это у тебя от алкоголя головная боль.
— И от этого тоже, — согласился Роджер.

Из коридора послышался звук открываемой двери, Роджер потушил сигарету, пробормотав: «Боже, и когда наконец табак упадет в цене?» — и быстро добавил:
— Короче, я взял на заметку, как надо ухаживать за девушками.
— О чем сплетничаете? — спросил Фредди, появившись в дверях.
— Да вот, — улыбнулся Брайан, — Обсуждаем, какой ты правильный старомодный любовник.
— Оу, — Фредди, казалось, смутился, а потом тихонько рассмеялся — Роджер, милый, ты все ему рассказал?
— Все-все-все, — закивал Брайан, скорчив псевдосерьезную мину.
— «Правильный старомодный любовник»? Я запомню! (9) Очень милая характеристика. Подождите-ка…

Фредди ускакал в прихожую и вернулся с сомнительного вида мешком, вывалил на пол, не глядя, ворох тряпья, выхватил что-то­­ чудовищно пестрое и провозгласил:
— Посмотрите на этот великолепный предмет одежды, он принесет нам целое состояние!
Брайан и Роджер переглянулись и засмеялись:
— Это кусок ковра, Фред!
— Зануды! — укоризненно сказал Фредди.
— Пижон! — не остался в долгу Брайан. Чудачество Фредди, который вел себя, как звезда, сидя без гроша в кармане, вызывало у него симпатию и даже нежность, которым Брайан пока не очень-то доверял. Но Фредди был невероятный, его искренний оптимизм был заразнее гриппа, и волей-неволей его невозможно было не любить.
— И вот еще, — Фредди выгрузил на стол бутылку бренди и два апельсина.
— О, гуляем! — обрадовался Роджер. — По какому поводу?
— Да так, подзаработал немного.
— Опять позировал голым для престарелых мужеложцев? — подмигнул Брайан.
— Да чуть яйца себе не отморозил, пока сидел! — воскликнул Фредди и самодовольно усмехнулся, — Зато 5 фунтов мои. Кстати, я говорил сегодня с нашей миссис Хадсон, она обещает, что термостат починят в начале следующей недели.
— По радио обещали пиздец, а не погоду, — пожаловался Роджер.
Все трое обреченно вздохнули.
— Так что, Брайан, советую тебе тащить свои одеяло и отмороженную задницу к нам с Роджером, — сказал Фредди, — Я понимаю, что у закрытых школ для мальчиков скверная репутация, но поверь, это нормальная практика, когда речь идет о жизни и смерти. Ничего такого.
— А что, эта скверная репутация имеет основания? — Фредди редко рассказывал о своей жизни до переезда в Англию, и Брайан воспользовался моментом.
Фредди отвернулся к плите, зажег газ, поставил еще горячий чайник и тихо ответил:
— Как правило, имеет. Роджер, а что ты там ешь, суп? Почему мне не предложил?
Роджер действительно хлебал ложкой из тарелки какую-то сомнительную жидкость. Брайан скривился:
— Это кофе.
— Почему же ты не пьешь из чашки, как все нормальные люди?
— Потому что ты не моешь посуду, как все нормальные люди, — сердито ответил Роджер.
— Количество грязной посуды величина постоянная и определяется высотой крана, — меланхолично заметил Брайан.
— Да помою я! Помою! — вспылил Фредди, который уже четыре дня откладывал это гадкое дело, — Прямо сейчас.
— Ага, а то там уже новые формы жизни завелись, по-моему. Да, Роджер? — поддержал Брайан.
— Мне кажется, я видел там крысу…
— Крысу? Вы с ума сошли? Говорил же, нам необходимо завести кота. Где перчатки? — Фредди был настроен решительно. Горячей воды не было, и он решил залить мерзкую склизкую кучу посуды кипятком из чайника.
— Ай! — выкрикнул Фредди отдергивая руку.
— Она тебя укусила! Укусила! — кричал Роджер.
— Да заткнись ты, я просто обжегся.
— Ладно, с меня хватит этого дурдома, — Брайан встал из-за стола, — Мне еще план лекции писать.
— Позови, когда «Доктор Кто» начнется! — крикнул ему вдогонку Роджер, — Знаю, что он его ненавидит. Но надо же пользоваться удобствами, за которые мы платим, — объяснил он Фредди, — А то бойлер без горячей воды, холодильник без еды, хоть телек не подводит.
— Холодильник что ли отмыть заодно, пока он пустой… — рассуждал Фредди, — Родж, ты не выращиваешь эту плесень для какой-нибудь лабораторной, нет?
— Не-а, — равнодушно отозвался Роджер. Он уже открыл бренди, почистил апельсин и теперь медитативно разглядывал, как таинственный и холодный свет из недр холодильника подчеркивает выразительное скуластое лицо Фредди.

Апельсины разделили по-братски, Брайан достал откуда-то старые крекеры, но запретил подливать себе бренди в чай, поэтому наблюдал, как с каждым глотком друзья отдаляются от него все дальше.

— Вот станет Брайан великим ученым, изобретет Тардис (10)… — мечтал Роджер, развалившись на диване и нагло грея ноги о теплый бок Фредди.
— Если он станет великим ученым, тебе придется стать великим дантистом, так что я бы на твоем месте не склонял бы его к этому, — заметил Фредди, — А ты бы хотел путешествовать в прошлое или в будущее?
— В будущее, конечно! — оживился Роджер, — О прошлом можно и в книжках почитать, а будущее — только сами увидеть, если протянуть достаточно долго. А мне интересно заглянуть вперед не на 50 лет, а на 500, например.
— Страшно, — задумчиво сказал Брайан. — Мало ли, что там еще ужасного придумает человечество. Вдруг фашистские концлагеря по сравнению с этим покажутся Батским курортом (11)?
— Ты что, не веришь в разумность и гуманность человечества? Ты, Брайан? Этого не может быть, — Роджер был изумлен.
— Верю, конечно, — улыбнулся Брайан, — Но ведь на то она и вера, чтобы противоречить рациональному.
— Ну вот, — расстроился Роджер, — А с точки зрения физики это возможно?
— Машина времени как аппарат — едва ли, — ответил Брайан, — Но вот что касается космических путешествий, то в специальной теории относительности описывается эффект релятивистского замедления времени, — Брайан заметил, как Фредди попытался незаметно зевнуть, — Который не только не отрицает этого, но утверждает, что это почти неизбежно. Именно так, как хочет Роджер: проскочить на пару десятков, а то и сотен лет вперед. Только для этого нужен корабль, способный развивать скорость, близкую к скорости света, или черная дыра поблизости. Если мы и будем этому свидетелями, то наверное, уже в глубокой старости.
— Эх, жаль, — вздохнул Роджер, — Застряли в этой глупой эпохе и не можем выбраться. Совсем как с этой хатой история: никакой возможности съехать из этой конуры.
— Да ладно тебе, Родж, — сказал Фредди, — Самое горькое, если потом окажется, что единственное, что ты хочешь — это на пару десятков лет назад, когда была молодость, бухло, холодная конура и мы с Брайаном. Чин-чин, — Фредди отсалютовал чашкой алкогольного чая и добавил, — Я верю в наше прекрасное будущее, но иногда все-таки страшно: а вдруг дальше ничего не будет? Вдруг сейчас и есть самое счастливое время? Не подумайте, я очень счастлив, что сейчас с вами, люблю вас и все такое, но все-таки…
— Мы поняли, Фред, можешь не объяснять, — печально покивал головой Брайан.
— Угу, — поддакнул Роджер, — Тоже иногда думаю об этом.
— Но мне очень жаль этих гипотетических эйнштейновских астронавтов, — продолжил Брайан, — Представляете, летишь ты в космос впереди всей современной науки, возвращаешься через пару лет, а на Земле прошло несколько веков, твоя миссия давно устарела и никому не нужна, родные умерли, человечество интересуют другие проблемы. Не знаю: войны, перенаселение, голод. Государства другие, идеалы у людей…
— Инопланетяне ходят по улицам… — вставил Роджер.
— И оказывается, что даже вернуться некуда. Ты как живой музейный экспонат, пыльный, пронафталиненный, побитый молью. Еще более одинокий, чем в космосе. И твоя боль никому не нужна и непонятна.
— Ух, загнул, — сказал Фредди, передавая Роджеру спички, — Напиши про это песню.
— Сюжет настолько не нов, что как-то совестно писать про это, — улыбнулся Брайан.
— А ты все равно напиши (12), — настаивал Фредди. — Проникновенно получится.
— Ладно, тогда пусть Роджер перестанет тушить окурки в горшке с бегонией, она все-таки живая.
— Договорились! — рассмеялся Фредди, отобрал у полусонного Роджера сигарету и потушил ее об апельсиновую кожуру.

— Брайан все-таки удивительный, — рассуждал Роджер, когда они с Фредди устраивали гнездо из всех имеющихся в доме одеял, пледов и подушек — «Бегония живая, ей больно.» Таких, как он, больше нет, ей-богу.
— Да, помню, он мне сразу понравился, добрый великан Брайан Мэй. Спросишь у него: «Как дела?» — он даст подробный отчет! — улыбнулся Фредди. Роджер сражался с пододеяльником и только насмешливо фыркнул.

Фредди был убежден, что Брайан и Роджер любят друг друга. Любят глубоко, самоотверженно и навсегда. Но была ли это «такая» любовь? У них было совершенно особенное взаимопонимание, они хорошо смотрелись и звучали вместе, — но Фредди мог и ошибаться. Ведь в конце концов, ему нравилось думать, что даже у Роберта Планта и Джимми Пейджа (13) роман («Нет, вы видели этих двоих на сцене? Вы вообще их видели? Если они прошли мимо друг друга, значит, человечество равнодушно к красоте и потому обречено гибели!»). У любви множество оттенков; Фредди, для которого через несколько лет секс станет одной из нормальных форм простого человеческого общения, уже чувствовал это. Делить постель, чужую ванную или туалетную кабинку можно и без любви (хотя тоже все-таки лучше с какой-нибудь ее разновидностью). А вот писать музыку без любви совершенно невозможно. Можно срастись душами, поселиться навсегда в мыслях и песнях друг друга, но даже ни разу не захотеть услышать, как бьется любимое сердце под твоей ладонью. Наверное, можно — с Фредди такого не случалось.

— Родж, ты носил белье в прачечную. Где оно? — Фредди раздражался на то, что быт им определенно не давался.
— В шкаф запихнул.
— Я не могу найти наволочку, — в шкафу чистая одежда лежала комом вперемешку с постельным бельем и полотенцами. Сразу видно: хозяйничал Роджер.
— Вот она! — Фредди отрыл наволочку на другой полке, — Ты ее спрятал в куче своих трусов. О! Это же мои трусы. А я думал, что потерял их. Признавайся, маленький извращенец, зачем они тебе?
— Лучше расскажи, почему факт потери собственных трусов показался тебе таким незначительным, — отмахнулся Роджер.

Брайан наконец освободил ванную, где пытался помыться водой, нагретой в чайнике, и поинтересовался, как они расположатся.
— С твоей шевелюры на постель натечет целое озеро, — заворчал Роджер.
— Тогда, чур, я посередине! — оживился Фредди, — И не слушай его, дорогой, твоя роскошная шевелюра — достояние мировой рок-музыки! И твой травяной шампунь мне тоже нравится.
— Так вот почему он так быстро заканчивается, — догадался Брайан.

Не было никакой уверенности, что Брайана и Роджера стоит подталкивать на телесный контакт, какие бы чувства их ни связывали. А Фредди с его репутацией самого эксцентричного человека квартала парни легко спустят с рук и сонные объятия, и случайные пинки под зад. Фредди нравилось прикасаться к людям. Отрочество в школе-интернате с такими же мальчишками, оторванными от своих семей, сделало понятие «личные границы» почти ничего не значащей условностью и воспитало его жадным до человеческого тепла. Жадным иногда до неприличия — несмотря на знание, что неизбежно придется расплачиваться болью, которая почему-то из раза в раз не становилась слабее.

Брайан отвернулся и затих, хоть и уснул, судя по дыханию, не сразу. Кажется, ему (в отличие от Фредди) была чужда тактильность, он привык прислушиваться — к миру и к себе. На сцене он настолько сливался со своей музыкой, что казалось, сам становился звуковой волной. Фредди иногда задумывался об ошибочной логоцентричности мировых религий: очевидно же, что бог создал мир не из слова (зачем произносить слова, если их некому услышать?), а из музыки. В начале мира, посреди Ничего, бог пел. Или играл на гитаре, как Брайан Мэй на темной сцене. Во время игры Брайан ничего не видел и почти не чувствовал (однажды он сломал ноготь почти до мяса и заметил это только через минуту после окончания соло). Фредди думал, что Брайану были чужды долгие мучительные «поиски себя», которыми занимался каждый в их поколении, — он с юности знал себя, свою душу, потому что умел слушать. Он относился к ней, как к тонко настроенному хрупкому инструменту, вроде арфы. Много раз Брайан скажет, что именно эту тонкую настройку он бережет, отказываясь от алкоголя и наркотиков. Все-таки он был совершенно очаровательный чудак, этот астрофизик, слышащий музыку сфер. Было в нем что-то волшебное, сказочное, как если бы он был подброшенным людям ребенком фей.

Фредди улыбнулся спросонья: это запах травяного шампунь вызвал мысль о феях; он во сне зарылся в волосы Брайана, как в пушистое теплое облако, и в носу было щекотно. Пытаясь нащупать будильник, чтобы посмотреть, сколько еще осталось спать, он перегнулся через Брайана («Ну наконец-то он теплый, даже горячий. Уж не температура ли?») и чуть не уронил с тумбочки очки Роджера. Роджер носил их только дома и редко в университете: стеснялся. Но он несомненно был из тех, кто любит глазами; красота (внешняя, материальная) для него была важнее удобства. Яркая непрактичная одежда, вызывающе красивые подружки, любовь к дорогим машинам, желание стать миллионером и купить весь мир — за забавной рок-н-ролльной инфантильностью Фредди видел искреннюю любовь Роджера к реальному миру в самых ярких и праздничных его проявлениях. Наверное, причина была в плохом зрении: зримый мир кажется более загадочным и чудесным, когда не вполне уловим.

Он засыпал, надеясь, что Брайан не разболеется, и чувствуя, как Роджер закопался с головой в одеяла и свернулся там теплым калачиком. Ощущение свершающегося чуда не покидало Фредди уже больше полугода. Мама говорила, что у него хорошая интуиция, и наконец теперь он поверил ей. Фредди хотел бы никогда не расставаться с этими двоими, и что-то подсказывало ему, что это возможно. Что случающееся с ними прямо сейчас, чему он не мог найти слова, — навсегда.

Примечания:
(1) Чарли Уоттс — ударник группы The Rolling Stones.
Пит Таунсенд — гитарист и автор песен группы The Who.
(2) Мит Митчел — барабанщик группы Хендрикса The Jimi Hendrix Experience.
(3) «Sex on legs» — дословно «ходячий секс».
(4) 'scuse me while I kiss this guy — дословно «прости меня, когда я целую этого парня», переделанные слова из песни Джимми Хендрикса «Purple haze».
(5), (6) Фредди поет песню «Tommy can you hear me?» из рок-оперы «Tommy» группы «The Who», заменяя имя «Томми» на «Роджер».
(7) 50 градусов по Фаренгейту — примерно 10 по Цельсию.
(8) Слова из песни The Rolling Stones «It's Only Rock'N'Roll (But I Like It)»
(9) В 1976 году Фредди напишет песню «Good Old-Fashioned Lover Boy».
(10) Тардис — машина времени и космический корабль из британского телесериала «Доктор Кто».
(11) Минеральные воды в городе Бат были популярным местом летнего отдыха английской аристократии в 18-19 веках.
(12) Песню «'39» с этим сюжетом Брайан напишет в 1975 году.
(13) Роберт Плант и Джимми Пейдж — вокалист и гитарист группы Led Zeppelin.

@темы: queen, пучина графомании, maylor

---

Осторожнее, очки!

Боюсь, что все-таки умру от своей академической деятельности, поэтому подгребу сюда немного фандомных достижений.

ЗФБ. Команда Жюля Верна.
Тогда я написала самый красивый текст и слепила самый красивый визуал в своей жизни. Сейчас открыла коллажи и снова залюбовалась.
И клипы хорошие, хотя и простые, как три рубля. И я уже придумала, куда мне эволюционировать дальше.
И хиппи-АУ тоже многообещающая: буквально вчера проснулась с фразой, которую срочно вписала в эту историю. И еще куча идей есть. Так что to be continued, я надеюсь.

Enanta
О чем мечтают обитатели "Дункана"	сет вдохновляющих тумблер-коллажей
Под снегом и дождем	клип про любовь к людям
Паганель знает точно, куда течет река	клип про любовь к природе
Любовник шотландского майора	миди (R) про туфли, корсеты и шпионаж
War is over	сет анимированных тумблер-коллажей (R), хиппиАУ
Комедия положений	драббл спецквеста про монстеру, ноги и ошибки
WTF Jules Verne 2019

@темы: пучина графомании

---

Последняя встреча

Последний рассказ серии о Хорне Форестер написал катастрофически не так. Дождливым вечером к старику Хорнблауэру должен был постучаться не какой-то там Наполеон, а тот, кого Горацио ждал всей душой.
Продолжение или альтернативный финал "Настоящего Хорнблауэра". Скорее пасхальная история, но пусть будет на Рождество.
1682 слова, поцелуйный рейтинг, большая цитата из канона.

Адмирал флота лорд Горацио Хорнблауэр в одиночестве сидел со своим послеобеденным стаканчиком портвейна в столовой имения Смоллбридж и испытывал чувство величайшего комфорта. Дождевые капли тяжело барабанили в окна; бесконечный дождь лил несколько уже несколько дней, подчеркивая печальный рекорд этой весны – более дождливой не помнили и старожилы. Время от времени шум дождя усиливался – это резкие порывы ветра бросали тяжелые капли в оконное стекло. Фермеры и арендаторы будут жаловаться больше обычного, особенно теперь, когда перед ними вырисовывается печальная перспектива – потерять урожай еще до того, как он успеет созреть. Хорнблауэр ощутил прилив глубокого удовлетворения при мысли, что уж его-то доходы не зависят от капризов погоды. Как адмирал флота он уже никогда не будет терпеть нужду на половинном жаловании; льет дождь или светит солнце, царит мир или грохочет война -- он всегда получит свои вполне приличные три тысячи фунтов в год, а вместе с еще тремя тысячами дохода от средств, вложенных в государственные ценные бумаги, ему уже не только никогда не придется не только бедствовать, но даже и беспокоиться о завтрашнем дне. Он может быть снисходительным к своим арендаторам; более того, он сможет подбросить своему сыну Ричарду еще пять сотен в год – учитывая, что молодому полковнику гвардии приходится часто сопровождать молодую королеву и посещать двор, можно представить, какие длинные счета присылает Ричарду ежемесячно его портной.
Хорнблауэр отпил глоточек портвейна, вытянул ноги и потянулся, ощущая приятное тепло камина, согревающее ему спину. Два бокала великолепного кларета, выпитые ранее, уже явно начинали играть свою роль, помогая желудку в приятном процессе переваривания прекрасного обеда – это, кстати, был еще один повод для того, чтобы поздравить себя с тем, что в возрасте семидесяти двух лет желудок не доставляет никаких поводов для беспокойства. Немного ныл зуб, но это ничего. Он – счастливый человек. Он достиг вершины профессиональной карьеры – вершины абсолютной и неоспоримой (его производство в адмиралы флота было настолько недавним, чтобы воспоминание об этом событии все еще приносило Хорнблауэру неподдельное удовольствие). А еще он мог наслаждаться крепким здоровьем, значительным доходом, вниманием любящей жены, прекрасным сыном, ожиданием внуков и искусством хорошего повара. Ему повезло дожить до этого, бедняге Бушу -- нет. Полжизни прошло с той ночи, когда подчиняясь его приказу, умер его единственный друг, но Хорнблауэр по-прежнему чувствовал пустоту в какой-то части своей ставшей теперь радостной и спокойной жизни. Он предпочел бы, чтобы напротив него с таким же стаканчиком сидел Буш. Его широкие плечи ссутулились бы, морщины у рта и глаз стали бы совсем глубокими, демонстрируя его угрюмый и скептический характер. Он бы скрипучим басом жаловался на боль в давно отнятой ноге и смущался бы в присутствии величественной Барбары. Буш не завел бы семьи, но здесь он бы никогда не чувствовал одиночества. Они оба. Хорнблауэр мог потягивать свой портвейн и ощущать удовольствие от каждой его капли, а когда стакан опустеет – пройти в гостиную, где Барбара читает книгу и ожидает его у другого камина, в котором тоже гудит огонь. Жена любит его, она понимает, что чем полнее его счастье, тем глубже тоска и сильнее чувство вины.
Порыв ветра снова сотряс дом и капли дождя ударили в стекла. Дверь в столовую бесшумно отворилась и вошел Браун – дворецкий, – чтобы добавить угля в камин. Как хороший слуга, он заодно окинул глазами комнату, чтобы удостовериться, что все в порядке; его взгляд ненавязчиво скользнул по бутылке и стакану, стоявшим перед Хорнблауэром – хозяин еще не выпил свой первый стаканчик портвейна; а значит можно повременить с подачей кофе в гостиную, куда Хорнблауэр, очевидно, придет несколько позже.
Из глубины дома донесся слабый звук дверного звонка; кто бы это мог звонить в двери в восемь часов вечера, да еще такого вечера? Это не может быть арендатор – арендаторы, если им нужно решить какие-либо вопросы в усадьбе, приходят к боковой двери, – а никаких посетителей он не ожидал. Хорнблауэр почувствовал, как его охватывает любопытство, даже зубная боль притихла, тем более, что звонок прозвонил во второй раз – не дожидаясь, пока звуки первого замрут в тишине дома. Двери и окна в столовой слегка вздрогнули, указывая на то, что лакей внизу открыл входную дверь. Хорнблауэр напряг слух; ему показалось, что он различает голоса в холле.
– Браун, сходи и посмотри, что там – велел он. Слуга не отозвался. Непонятный шум в холле тревожил Хорнблауэра. Он поднялся и потянул за шнур звонка, висящий у камина. Ничего.
– Браун, что, черт возьми, происходит? – спросил Хорнблауэр. Не дождавшись ответа, он досадливо поставил бокал, намереваясь разобраться самостоятельно.
Гость в бушлате и шарфе в нерешительности стоял на пороге.
-- Добрый вечер, сэр. Надеюсь, я не помешал?
-- Буш! -- ахнул Хорнблауэр. Ни на мгновение не испугавшись, он с удовольствием пожал твердую ладонь. Честные голубые глаза светились давней приязнью и симпатией, и Хорнблауэр от души обнял Буша, чувствуя запах сырости и соли.
-- Заходите же, заходите. Позвольте мне взять ваш бушлат. Выпьете со мной стаканчик?
-- Спасибо, сэр. С удовольствием, -- ответил Буш, со смущением позволив забрать у себя мокрую одежду.
Он опустился в соседнее кресло и вытянул промокшие ноги к камину, почти касаясь ступней Хорнблауэра. Рассмотрев лейтенантский мундир гостя и седину в висках, едва ли заметную кому-нибудь, кроме него, Хорнблауэр решил, что помнил Буша таким в у мыса Горн на борту "Славы". Только глаза были иными: это были глаза его друга, погибшего 34 года назад и пришедшего навестить его. Этот взгляд не обвинял, напротив, в нем было столько сострадания и любви, что делалось не по себе. Хорнблауэр тяжело вздохнул:
-- Почему ты не приходил раньше, Уильям? Почему?
-- Если бы я мог... -- покачал головой Буш, в его голосе слышалась горечь. Они долго сидели молча, Хорнблауэр чувствовал странное оцепенение и умиротворение. Наконец Буш отставил пустой бокал и накрыл своей рукой ладонь Хорнблауэра. Одна была сухая и мягкая, с выступающими под желтой сухой кожей шишками суставов и синими толстыми венами -- другая большая и гладкая, кое-где с черными пороховыми следами. Это была надежная рука его Уильяма. И он подчинился ей.
-- Нам пора сэр.
-- Да, конечно.
Хорнблауэр крякнул в своей любимой манере и по быстрому внимательному взгляду Буша понял, что выдал свое беспокойство. Из распахнутого окна потянуло сырым холодом. Что-то виднелось за завесой дождя, и Хорнблауэр сначала не поверил своим старым глазам. Вслед за Бушем в свисте дудок и бое барабанов он поднялся на палубу прекрасного, как сон, фрегата, реи и паруса которого казались каким-то фантастическим видением. Вахтенным офицером был Джерард, каким Хорнблауэр его помнил на "Сатерленде", -- молодой красавец, обожатель женщин и пушек. И те, и другие отвечали ему полной взаимностью. Хорнблауэр приметил пару молодых офицеров, лейтенантов и мичманов, и в нем всколыхнулось отеческое чувство к ним. Он не помнил их имен, но помнил, что они были замечательными моряками: храбрыми, умными, верными. Раздавались команды и свистки, фрегат отчаливал. Хорнблауэр несколько раз прошелся по шканцам, сцепив руки за спиной, и подозвал Буша:
-- Так как его название?
-- "Ревущий рог", сэр, -- подмигнул Буш.
"Horn blower" -- подумать только! Палуба странно накренилась, и Хорнблауэр понял, что его смутило в реях: они устроены так, чтобы корабль мог перемещаться не только горизонтально, но и вертикально. Он восторженно выругался и, устыдившись своей невоздержанности, отвернулся к фальшборту. Корабль вошел в облако, стало совсем мокро и зябко.
-- Вам понравится, сэр. Обещаю, -- проникновенно произнес сзади Буш.
Хорнблауэр вздрогнул, по спине побежали мурашки: как странно снова находиться рядом, после стольких лет... и после стольких несправедливых обид, которые Буш от него претерпел. Так близко, что можно почувствовать чужое тепло и дыхание. Дыхание его Уильяма, которого он убил и которого молчаливо оплакивал столько лет. Он тревожно оглянулся и встретился взглядом с невозмутимым и довольным Бушем.
-- Мы будем недолго выбираться отсюда. Смотрите, сэр!
Фрегат поднимался выше, облака рассеивались, дождь переставал. В какой-то момент они вынырнули из непроницаемого облака и поплыли по его серо-синей поверхности. В золотистых громадах дальних облаков величественно догорало солнце. Хорнблауэру внезапно стало дурно. Это не было морской болезнью: ему стало невыносимо холодно, конечности болезненно тянуло, а перед глазами потемнело. Должно быть, Буш подхватил его. Он очнулся, уткнувшийся носом в линялый воротник мундира первого офицера, который, прижимая к себе, легко удерживал его тощее тело. Хорнблауэр смутился и разозлился на себя; от былой слабости не осталось и следа, напротив, он был бодр и энергичен, как никогда. Буш обнял его ещё крепче, зашептав в самое ухо:
-- Ничего, ничего, капитан, так бывает. Теперь все хорошо. Вы с нами. Совсем скоро будем на месте.
Буш разжал руки, и Хорнблауэр медленно отстранился, все ещё цепляясь за него и чувствуя, как палуба снова уходит из-под ног. Он смотрел на свои пальцы, сомкнутые на лацканах чёрного мундира. Очень белые и ровные пальцы, какие были, должно быть, у него когда-то лет 40 назад.

К рассвету следующего дня Хорнблауэр разобрался со своими чувствами и со своим новым назначением. В Адмиралтействе он прождал совсем недолго, и Лорды этого Адмиралтейства были к нему неожиданно снисходительны. Теперь у него не было долга кроме того, что он сам определил для себя. В его распоряжении был самый замечательный корабль с самой замечательной командой. Капитан Хорнблауэр надеялся, что когда-нибудь перестанет чувствовать свою вину перед Марией.
"Ревущий рог" оставлял по левому борту белоснежное кучевое облако, прекрасное, как... как райское облако. Он направлялся из одной воздушной гавани в другую, на борту было несколько пассажиров. Лейтенанта Джерарда провожала какая-то красивая цветущая дама, и Хорнблауэр был абсолютно уверен, что в следующей гавани его будет встречать другая красотка, такая же счастливая и веселая, как эта. Уильям уверил его, что он не встретит ни капитана Сойера, ни Джека Симпсона, ни кого бы то ни было еще, пока сам не захочет. Лучи рассветного солнца подсвечивали дивное облако, наполняя большую, во весь борт, каюту разноцветными солнечными зайчиками. Они долго говорили, и молчали, и смотрели друг на друга, и просто лежали рядом.
-- Я подумал, что тебе понравятся цветные стекла. И кормовая галерея. Ты любил курить на такой на "Несравненном", эта гораздо лучше, -- шептал Уильям, гладя его по голове и временами со вздохом порывисто сжимая его в объятьях. Большая кровать в их общей каюте ничуть не походила на флотские подвесные койки.
-- Зачем кровать? -- спросил Горацио. Он был полон сил и уверенности, что никогда больше не захочет спать.
-- Чтобы любить друг друга, -- улыбнулся Уильям. -- И чтобы видеть сны.
-- "Уснуть и видеть сны"... -- задумчиво протянул Горацио, решив, что застрелится, если проснется в кресле у камина с бокалом портвейна в руке. -- "Какие сны в том смертном сне приснятся?"
Буш чутко поспешил развеять его тревогу:
-- Ты даже не поверишь мне, Горацио. Сны, врачующие душу. Самые прекрасные сны, какие только возможны. Спи, спи, я буду с тобой.

@темы: Hornblower, меняю ногу на сердце Горацио, пучина графомании

---

A kind of magic

Все, конечно, и до кина "Богемская рапсодия" знали, что Queen -- хорошая группа, а Фредди - не просто звездочка, но петарда и вообще секс-машин реди ту релоу, прожигающая небо, но.
И вот у меня странный когнитивный диссонанс: дрочить на отдельных мужиков непривычно, а сослешить их нельзя.
В видео формате они лучше, чем картинками и звуком, но я не могла, мне нужно было что-то сделать. Тут Лайф ин Будапешт (под картинкой больше картинок) Если вам показалось, что я крашанулась в Брайна Мея, мне тоже так показалось.

@темы: queen, внезапный краш

---

Настоящий Хорнблауэр

Полтора года я пыталась закончить этот текст и не умереть от горя. Смогла ради юбилейного феста в сообществе Морские узлы. Испортила людям праздник.
Буш/Хорнблауэр; R; 1330 слов; ER
Предупреждения: книжный канон, упоминание гета, херт-комфорт и херт без комфорта, вынимание сердца ложкой, самоедство капитана Х., нехронологическое повествование,

спойлеры

смерть основного(ых) персонажа(ей), возможно - кинк на ампутацию, возможно - проблемы с психикой гг.

Адмирал Хорнблауэр смотрит на отблески огня в бокале и не видит их. "Почему бы тебе не написать воспоминания? -- спросила сегодня Барбара, -- Тебе так много есть, о чем рассказать." Бесспорно, его мемуары о наполеоновских войнах имели бы успех. Но для этих воспоминаний у Хорнблауэра нет слов. Он разучился рассказывать истории -- Уильям умел. Кают-компания переставала дышать, слушая байки о подвигах капитана Хорнблауэра.

Адмиралу Хорнблауэру двух бокалов достаточно, чтобы, переживая радость и боль одновременно, начать вспоминать и беспощадно судить себя. Буш для него всегда просто был. Как есть ветер, качание палубы, лорды адмиралтейства -- все то, без чего мир невозможен. Тогда, давно, лишившись во французской тюрьме и свежего воздуха, и палубы под ногами, Хорнблауэр почувствовал себя идиотом. Где-то рядом лежал тяжело раненный Буш. Даже вероятнее, что уже мертвый. Буш, Буш, Буш... Три шага в одну сторону, три шага в другую -- почти что шканцы "Отчаянного", их первого корабля. Капитан Хорнблауэр -- дурак и мерзавец. Буш -- самое преданное существо, любимый друг, -- погибнет из-за его тщеславия, слыша в последние месяцы только упреки и насмешки. Известие о пленении и казни Хорнблауэра убьет еще Марию и их ребенка. Должно быть, Хорнблауэр и вправду думал, что все они бессмертны, раз так принимал любовь за слабость и уязвлял так жестоко тех, кто не мог ответить...

Он привык прятать другого, настоящего Хорнблауэра глубоко внутри, как постыдную тайну, как страхи и приязни. Ему было позволено появляться, только когда ближний был заведомо уязвимее. Как в вечер ужина у Когсхила на "Славе", когда Хонблауэра назначили капитан-лейтенантом. Буш был пьян. Он смотрел, не отрываясь, своими добрыми голубыми глазами, и лицо его было сплошная улыбка. Хорнблауэр только что выхватил у него из-под носа долгожданное назначение, а Буш был безмятежно счастлив. Хорнблауэр никогда не знал такой бескорыстной любви и боялся потерять что-то очень важное, что только-только появилось в нем. Настоящий Хорнблауэр улыбался к концу обеда, он знал, что сегодня приобрел больше, чем повышение. Буш ужасно -- или очаровательно -- напился, став сентиментальным и совсем уж рубаха-парнем, он хлопал Хорнблауэра по плечу и смотрел восторженными глазами. Неприлично восторженными, как неприличны были бы завистливые проклятья и слезы Бакленда -- были бы, если они все не были бы так пьяны в тот вечер. Настоящий Хорнблауэр не позволил себе посмеяться над размякшим Бушем. Что-то важное по-прежнему ускользало от него, но не в его правилах было глумиться над чужими святынями.
-- Мы не можем отправить вас в госпиталь сегодня, -- сказал Хорнблауэр Бушу. - Лучше вам эту ночь поспать в своей койке. Позвольте мне отвести вас туда.
Хорнблауэр думал, что он здорово всех обхитрил, сделав тонкий дипломатический ход. Он вел по темному коридору едва волокущего ноги Буша, упиваясь своей властью и тем, что сам почти трезв. В какой-то момент Буш каркающим низким голосом исполнил "Горацио - парень, что надо", трогательно фальшивя и икая. Хорнблауэр трясся от смеха так, что чуть не уронил Буша в трюм. В лейтенантской каюте было пусто; ну и хорошо, а то утром голова будет болеть не только у Буша, но и у тех, кто был бы вынужден дышать с ним общим воздухом, полным перегара. Хорнблауэр опустил его в койку и широко улыбнулся. Соприкосновение губ, если оно и было, было продолжением взаимных улыбок этого вечера. В нем были лишь симпатия, взаимопонимание и согласие, молчаливо найденные ими за ужином. И еще что-то общее, о чем они уже не помнили поутру.

Капитан Хорнблауэр точно был идиотом, если ему понадобилось семь с половиной лет, чтобы наконец во французской тюрьме понять, что не вино и не раны делали Буша чувствительнее и уязвимее, -- а любовь к нему, к Хорнблауэру, который этой любви гнушался и который был справедливо наказан страшными днями в карете по дороге в Париж. Тогда он не отпускал руки страдающего от раны и лихорадки Буша, изнемогая от мысли, что даже если Уильям не умрет от раны в дороге, по прибытии на место их обоих казнят.

Четырех бокалов кларета после ужина в доме графа де Грасай было достаточно, чтобы капитан Хорнблауэр, боящийся потерять самоконтроль от алкоголя, приходил в согласие с собой. Тогда он смотрел на Буша тем взглядом, которого тот заслуживал, видел его глазами настоящего Хорнблауэра. У Буша глубокие складки у рта и между бровей, голубые, очень искренние глаза и яркие тонкие губы. Линия его рта очень прихотлива, и настоящий Хорнблауэр жаждал и просил его поцелуев с нетерпением юноши.
-- Уильям. Мой Уильям! -- вздыхал он так тихо, что слова можно скорее почувствовать губами, чем услышать. Это было самое смелое признание, самая отчаянная мольба, которую он был в силах произнести. "Будь со мной, Уильям, ты нужен мне. Останься. Дай мне..."
Хорнблауэр прихватывал губами чуть раздвоенный подбородок, царапая губы о щетину и с наслаждением пропуская через пальцы вьющиеся волосы. Боже, он еще так бледен. Каково ему каждый день бороться с собственным, ставшим чужим, телом? Буш захотел подняться с кресла, и на его лице вновь мелькнула растерянность: он ещё не привык двигаться по-новому. Хорнблауэр отступил назад: Уильям не беспомощен, он справится. Со смесью нежности и восхищения Хорнблауэр смотрел, как Буш приподнимается на сильных руках, как напрягаются его плечи и шея, как на несколько секунд сжимаются от напряжения челюсти. Ему было больно, но он был прекрасен в этом утверждении своей силы! Едва Буш выпрямился, не очень уверено опираясь на деревянную ногу, Хорнблауэр уже прижимал его к себе, жадно целуя и тесня к кровати: скорее, скорее. Эта мнимая беспомощность Буша заставляла Хорнблауэра чувствовать себя нужным. Уильям тяжело дышал не то от возбуждения, не то от недавней борьбы с собственным телом, когда Хорнблауэр медленно, почти благоговейно, расстегивал его рубашку, обводил пальцами линии шрамов, со всеми возможными предосторожностями отстегивал протез. Потерявший ногу Буш и сам был немного потерян, он горевал, хоть и храбрился. Но Хорнблауэру, лишенному корабля и уверенности, что завтра они будут живы, были нужны надежность объятий Буша, жесткость его пальцев и мягкость рта -- и Буш находил в себе силы дать ему это.

Если, сидя у камина, допить бутылку, можно обмануть настоящего Хорнблауэра, который хочет только Уильяма. Настоящему Хорнблауэру гадко оттого, что он практически бессилен с женой, что близость с ней приносит только опустошение и досаду. После этого он долго бывал раздражительным и рассеянным. Он раз за разом прокручивал в голове эпизоды своего позора, переполняясь отвращением и презрением к себе. Он был недостоин звания адмирала королевского флота: он одержим похотью к умершему другу. Эта распущенность пятнает его мундир, память Уильяма, честь обеих его жен... Когда появлялся настоящий Хорнблауэр, он вспоминал, что оскорбляет их с Ульямом любовь не похотью, а отрицанием. Буш и сыновья -- без них не было бы ни счастья, ни смысла в его жалкой жизни. И если он стыдится того, что стало частью его самого, что вросло корнями в самую душу, -- значит, он виновен, виновен, виновен!

К концу второй бутылки Хорнблауэр -- несчастный старик, которому скудные гроши моментов счастья кажутся несметным сокровищем. Он перебирает их и не может налюбоваться. Общая лейтенантская каюта, двое бессонных суток в борделе, редкие холодные ночи на берегу, торопливые ласки в море, неожиданно долгое счастье на пути из французского плена. Он тоскует, смертельно тоскует по Уильяму и не признается себе, что уже плохо помнит черты его лица. Хорнблауэр думает, что сегодня ровно 20 лет с тех пор, как он остался один. Но может статься, что и 40 -- прожитые годы не имеют никакого значения. Хорнблауэр боится стать религиозным, как многие старики, и мучиться еще более бесконечной виной. А другой Хорнблауэр внутри него очень боится предать себя. Но занавес упал, представление кончено. Хорнблауэр в отчаянии от своих 72 лет. И еще больше -- оттого, что половина жизни прошла в пустоте и мнимом одиночестве, несмотря на семью и благополучную карьеру. Адмирал Хорнблауэр любит комфорт, хорошие сигары и вино, каждый вечер он уделяет несколько часов своей маленькой слабости. Он добился полного благополучия. Вчера он принял важное решение: отдал свои пистолеты старику Брауну, и тот понял без слов. Теперь Хорнблауэр уверен, что не сможет найти их. Сегодня Хорнблауэр сжигает бумаги -- единственный след настоящего Хорнблауэра, человека, который погубил свою жизнь и по-настоящему любил только раз -- голубоглазого лейтенанта с самым преданным сердцем. Горацио сидит в кресле, укутанный в плед, погруженный в раздумья, и от вина начинает клевать носом. В шуме дождя за окном ему чудится звук неровных шагов человека с деревянной ногой.

@темы: Hornblower, меняю ногу на сердце Горацио, пучина графомании

---

Гриффиту, может, и 45, а Хорнблауэру всегда 20!

Планирую принести сюда херт без комфорта,
такой радостный, что даже повеситься вместо прочтения
было бы более празднично.

@темы: меняю ногу на сердце Горацио, пучина графомании

---

Меняю ногу на сердце Горацио

Никуда не могу пристроить этот отрывок, а он мне нравится.
Пусть будет драбблом

Pg. ТЗ Буша. 351 слово херт-комфорта

Пер­вое вре­мя пос­ле то­го, как ему от­ня­ли но­гу, Буш не чувс­тво­вал ни­чего, кро­ме фи­зичес­ких му­чений. Со­жале­ние приш­ло поз­же, но оно бы­ло быс­тро раз­ве­яно по­нима­ни­ем, что все рав­но хо­дить бы ему ос­та­лось не­дол­го. Хорн­бла­уэр мог вы­соко­мер­но ду­мать, что всех об­ма­нул, и от­малчи­вать­ся; но Буш прек­расно по­нимал, что ждет их в Па­риже. Что ж, хоть жизнь бы­ла к не­му су­рова и иног­да жес­то­ка, но он про­жил ее дос­той­но; по край­ней ме­ре она за­кон­чится не не­ожи­дан­но и в прек­расной ком­па­нии. Бу­шу бы­ло не­выно­симо ду­мать о смер­ти Хорн­бла­уэра: ему все­го 36. Опыт и не­за­уряд­ные при­род­ные дан­ные де­ла­ют его ге­ни­ем мор­ской вой­ны, он стал бы вто­рым Нель­со­ном.
— Пе­ребе­ретесь в пос­тель? — не­ожи­дан­но спро­сил Хорн­бла­уэр.
— Нет, сэр, спа­сибо, — от­ве­тил Буш, — Я уже две не­дели сплю на но­сил­ках, мне тут удоб­но. Да и тя­жело бы­ло бы пе­реби­рать­ся, да­же ес­ли бы… ес­ли…
Ес­ли бы ка­питан ус­ту­пил ему единс­твен­ную кро­вать. Нет. Ему и так се­год­ня приш­лось учас­тво­вать в эк­зе­куции ос­мотра куль­ти Бу­ша. На ко­раб­ле Хорн­бла­уэр блед­нел, ког­да про­винив­шихся мат­ро­сов по­роли кош­ка­ми. Ес­тес­твен­но, что ему по­дур­не­ло от ви­да крас­но­го об­рубка но­ги с тор­ча­щими ли­гату­рами, из ко­торых к то­му же толь­ко од­на от­де­лилась. Да и по­мощь в от­прав­ле­нии ес­тес­твен­ной пот­ребнос­ти — Ты­сяча дох­лых мол­люсков! Дол­жно быть, один вид увечья Бу­ша вну­шал ка­пита­ну тош­нотвор­ное от­вра­щение. А за­пах? Бра­ун вы­мыл его се­год­ня, но до это­го Буш мыл­ся, ещё имея обе но­ги.

Но в ка­рете Хорн­бла­уэр дер­жал его за ру­ку, гла­дил ла­донь неж­но и лас­ко­во, впер­вые за 12 лет сов­мес­тной служ­бы на гла­зах пос­то­рон­не­го об­на­ружив та­кую при­язнь. Го­рацио скло­нял­ся над но­сил­ка­ми и справ­лялся о его са­мочувс­твии, и Буш чувс­тво­вал его во­лосы на сво­ем ли­це и за­пах его ко­жи. Он был поч­ти счас­тлив.
Хорн­бла­уэр нас­то­ял, что кро­вать дос­та­точ­но ши­рока для лю­дей, ко­торые мог­ли спать в га­маках, под­ве­шен­ных в два яру­са с рас­че­том 14 дюй­мов на че­лове­ка. Буш не­ожи­дан­но уз­нал, что его ка­питан спит в длин­ной вы­шитой ноч­ной ру­баш­ке, из-под ко­торой тор­чат его кос­тля­вые и во­лоса­тые но­ги, и был ужас­но сму­щен этим от­кры­ти­ем. Он пос­та­рал­ся сде­лать вид, что ус­нул сра­зу же. Хо­тя это не бы­ло да­леко от дей­стви­тель­нос­ти, он был поч­ти уве­рен, что-то при­кос­но­вение губ к его пле­чу и не­ожи­дан­но тя­желая ру­ка по­перек та­лии ему не прис­ни­лись.

@темы: Уильям Буш, Hornblower, Хорнблауэр, меняю ногу на сердце Горацио, пучина графомании

---

Неприличная картинка Буш/Хорнблауэр

Серьезно - неприличная. Может быть, даже кинк.
Однозначно порно. Анимированное.
Не смотрите в транспорте и в кругу семьи.

Условное название - "Прошлой ночью"

Тык

@темы: меняю ногу на сердце Горацио, Pornblower

---

Экзамен на лейтенанта

Молодой мичман получает лейтенантский патент,
а Уильям помогает Горацио тряхнуть стариной.

Все живы, все счастливы, никто не ушел обиженным.

Почти 2000 слов нц-ы про то, чем отличается любовь от секса

— Вы идете в крутой бейдевинд левым галcом, лавируя в проливе против штормового норд-оста в двух милях к норду от Дувра… — контр-адмирал Хорнблауэр произносит эти слова сегод­ня уже раз пятнадцатый и с трудом подавляет скучающий зевок, — Ветер заходит на четыре румба и лобовой порыв застает вас врасплох. Что вы сделаете, сэр? — Хорнблауэру нравится мичман Келли, которого помнил по службе на «Звез­де Юга», и он уверен, что молодой человек получит сегодня свой лейтенантский патент, — У вас полминуты, чтобы принять решение. Кстати, — Хорнблауэр оборачивается к соседу, — Капитан Буш, вы остановились в «Золотой короне»?
— Да, сэр.
— Там сносно?
— На первый взгляд переборки не деревянные и палуба не качается, — усмехается Буш, и Хорнблауэр в ответ улыбается.
— Хорошо! Итак, мистер Келли, вы готовы? — вымучено-бодро продолжает контр-адмирал.

Хорнблауэр слышит звук неровных шагов Буша еще с лестницы. Едва Уильям закрывает за собой дверь, Хорнблауэр наконец может обнять его как следует. Он глубоко и порывисто вздыхает, прижимая его голову к своему плечу, запуская пальцы в волосы, касаясь губами виска и чувствуя, как Уильям в ответ стискивает его ребра так, что становится тяжело дышать.
— Наконец-то, — шепчет Уильям, прежде чем обхватить его лицо ладонями и прижаться к губам, — Горацио, мой Горацио, — кажется, Буш любуется им, поглаживая обветренную свежевыбритую щеку, — Как твоя спина, болит?

— Мы ждем кого-то еще? — настороженно спросил Буш, когда дочь трактирщика накрыла в номере ужин.
— Сюрприз. Один лейтенант. Юный, очень способный и очень влюбленный.
— Горацио? — глаза Буша были полны печали и осуждения.
— Не в меня, — мягко ответил Хорнблауэр, — В море и его храбрых сынов.
Он сжал пальцы Уильяма в ладони, Буш отвел взгляд, спорить он не мог.
— Ты уверен, что он нам не навредит?
— Нет, — жизнерадостно отозвался Хорн­бла­уэр и принялся откупоривать вино, — Ну почти. Это на редкость здравомыслящий молодой человек. Если он и придет, то только из любви к кхм… искусству. Ну и от молодой прыти, конечно. Пей. Тебе понравится.
Буш вздохнул, с сомнением разглядывая бокал, который вложил ему в руку Хорнблауэр. Но, в конце концов, когда Горацио ввязывается в очередную авантюру, они оба чувствуют себя моложе.

Мистер Келли оказался действительно неглуп, он говорил мало, но кстати, позволил себя напоить и теперь переводил восторженный взгляд с Хорнблауэра на Буша, слушая байки, которые рассказывал Хорнблауэр. Горацио был обворожителен сегодня, Буш даже пожалел вчерашнего мичмана, так стремительно пошедшего ко дну.
— Кстати, мистер Буш, а я не рассказывал, как мистер Келли придумал уменьшить осадку наших тендеров всего до двух футов? — и Буш понял, что Хорнблауэр предпринял решающую атаку.
Суть истории сводилась к тому, что глубокая осадка мешала необходимому маневру на мелководье, и мистер Келли придумал уменьшить ее с помощью понтонов из пустых бочек, заменив руль, который оказался слишком высоко, дунайским, как на речных судах. Буш оценил блестящую идею. Теперь ему предоставлялось право финального бортового залпа.
— Мис­тер Келли, это изумительно, позвольте вас поздравить! — воскликнул он, довольно ловко поднимаясь из-за стола.
Лейтенант тоже встал, чуть пошатнувшись. Буш крепко взял его за плечи и с видом нескрываемого восторга расцеловал в обе щеки. А потом, не останавливаясь, смял в поцелуе его губы. Келли замер и, когда Буш досчитал до трех, довольно пылко ответил. Молодой человек обхватил его за талию, прижался всем телом.
— Вы можете сейчас уйти, мистер Кел­ли. Безо всяких последствий, — произнес Хорнблауэр, — А если хотите, можете остаться. Тоже без последствий.
— Я… Сэр… — лейтенант тяжело дышал, поддерживаемый Бушем за талию, — Боже мой. Я остаюсь, конечно.
Буш методично избавлял его от кителя, жилета, шейного платка, гладил широкими движениями. Он встал за спиной Келли, расстегивая рубашку, лаская, показывая Хорнблауэру напряженный живот и вздымающие ребра юноши, скользя носом по его шее и вдыхая запах молодого тела там, где шея переходила в затылок и рос мягкий пушок. Волосы светлые; красивый — в этом возрасте сложно не быть красивым.
Под его ладонью перекатился кадык. Кожа на горле Келли была нежной и теплой, лейтенант, закатив глаза, с готовностью подставлял шею под ласки и поцелуи. Буш спустил с плеч лейтенанта рубашку и обхватил его поперек туловища, лишив возможности двигать руками.
— Знаешь, почему сэр Горацио так смотрит? — зашептал он прямо в полупрозрачное ухо, --Потому что лет двадцать… пять назад эти же руки впервые ласкали плечи другого лейтенанта, — Он посмотрел Хорнблауэру в глаза и тепло улыбнулся, — и разрази меня гром, если он мог хоть два слова связать тогда.
Буш хищно впился губами в шею жалобно замычавшего лейтенанта, Хорнблауэр встал из-за стола, подошел к ним вплотную, приспустил бриджи Келли и стал ласкать его через белье.
— Не мог, — улыбнулся он Бушу, — Ни тогда, ни после, — и требовательно поцеловал разомлевшего от ласк юношу.
— О боже, сэр, у меня сейчас яйца лопнут. Трахните, меня пожалуйста!
— Сэр, вы довели его до белого каления, — с притворным укором сказал Буш Хорнблауэру, — Мистер Келли, Вы когда-нибудь раньше делали это?
— Да!
— Похвальная эрудированность, лейтенант, — ухмыльнулся Буш.
Пока он избавлял Келли от остатков одежды, устраивал его поудобнее на кровати и раздевался сам, Хорнблауэр принес таз теплой воды, мыло и бритву.
— Зачем это, сэр? — спросил Келли.
— Хочу тебя побрить. Там, — выразительно поднял брови Хорнблауэр.
— О­оо… — их новоиспеченный лейтенант покраснел впервые за вечер.
— На колени, — сказал Буш, — и разведи ноги пошире.
Он разводил в стороны ягодицы притихшего Келли, облегчая Хорнблауэру с бритвой доступ. Лейтенант не шевелился и, кажется, даже дышал через раз — от стыда или от страха. Несколько раз он пытался сжать мышцы, но вновь расслаблялся без напоминаний.
— Готово! — Хорнблауэр смачно шлепнул Келли по белой ягодице. Буш начал медленно гладить абсолютно гладкую кожу промежности, Келли издал звук, похожий на хныканье. Буш провел по ложбинке языком, остатки мыла горчили.
— Помоги мне. Разведи свои половинки руками.
Хорнблауэр стоял около кровати и, не вмешиваясь, наблюдал, как Келли принимает бесстыдную позу, широко расставляя колени, показывая себя. Обветренные пальцы с неровно остриженными ногтями лежали на молочно-белых ягодицах, напряженный член чуть подрагивал. Лейтенант спрятал лицо в подушку и шумно вздыхал в ответ на ласки Буша. Уильям грубовато ласкал его член, а большим пальцем другой руки массировал чувствительные места вокруг ануса, дразня и поглаживая вокруг. Облизав палец, он стал гладить саму дырочку по кругу, не проникая и добавляя широкие движения ребром ладони вверх и вниз. Хорнблауэр бережно приподнял лицо лейтенанта и с лихорадочным энтузиазмом заговорил:
— У капитана Буша красивые чуткие пальцы. Хотите почувствовать их в себе, мистер Келли?
Ответ был очевиден. Хорнблауэр жадно всматривался в изменения лица лейтенанта, гладил скулы, ласкал пальцами стонущие губы. Буш проник в Келли одним пальцем и двигал им из стороны в сторону и по кругу, разминая тугие мышцы. Вытащил, провел языком, просунул кончик в дырочку и сделал несколько движений взад и вперед. Хорнблауэр невнятно утешал Келли. Буш засунул в отверстие уже два скользких пальца, двигая ими на манер ножниц. Несколько раз мышцы входа сильно напряглись, но вновь расслабились. Внутри было горячо и гладко, о чем Буш не преминул сообщить Горацио:
— Он такой горячий и податливый здесь. Такая мягкая нежная дырочка. Я даже чувствую изнутри его копчик. Хочешь?
Они растягивали Келли вдвоем, засунув каждый по пальцу, гладя и открывая вход. Лейтенант крутил задом, стараясь насадиться на пальцы поглубже, терся членом о постель и мычал что-то невразумительное. Хорнблауэр фонтанировал идеями:
— Думаю, молодость и воздержание возьмут свое, и он сможет спустить и несколько раз. Пусть первый будет так. Мистер Келли, вы слышите? Я хочу, чтобы вы кончили от моих пальцев в заднице. Никаких «но»! Чтобы облегчить вашу задачу, я могу вас принайтовить.
Уильям закатил глаза, давясь смехом, Горацио ловко выудил из кучи форменного тряпья на полу два шейных платка и связал ими руки и ноги Келли между собой. Колени молодого человека теперь были плотно соединены. Хорнблауэр оттянул его член и яйца вниз и назад так, чтобы они оказались зажаты между его ляжек и их можно было трогать и гладить сзади. Они с Бушем сначала по очереди, потом одновременно трахали Келли то двумя, то тремя пальцами. Ощупывали гладкие стеночки и особенно чувствительные места, легко похлопывали по мошонке ладонями. Наконец Хорнблауэр несколько раз с силой провел по члену Келли, и пальцам Буша стало особенно горячо, мышцы ануса Келли стали ритмично сокращаться. Их с Хорнблауэром пальцы сдавило и притиснуло друг к другу так, что они, кажется, начали затекать. Келли между тем протяжно стонал и изливался в руку Горацио. Буш еще несколько раз вынул пальцы и погрузил их снова в подрагивающую дырочку, затем отстранился, развязал Келли и встал налить всем еще вина.

Буш видел, что Горацио уже плохо справляется со своим возбуждением, и решил, что Келли отдохнул достаточно:
— Итак, — спросил он у лейтенанта, — Чего ты хочешь?
— Чтобы вы… — он замялся и опустил голову.
— Ну?
— Растрахали меня. Растянули как следует.
— Что оба одновременно? — охнул Хорнблауэр, — Едва ли это возможно. Ты видел, как такое бывает?
— Да, но… в смысле, я же сам хочу этого. И вы сможете… аккуратно. И у нас есть время.
Хорнблауэр вопросительно посмотрел на Буша.
— Брось, Горацио, ты тоже в двадцать лет хотел все и сразу, — улыбнулся Буш, — Правда, речь обычно шла о французах.
Горацио ответил нечитаемым взглядом и обратился к Келли:
— Посмотрим, лейтенант, что мы сможем сделать для вас. Расслабьтесь.

Хорнблауэр оглаживал пальцами хребет и ребра лейтенанта, который медленно покачивался на локтях и коленях взад-вперед, как будто был в трансе. Буш приподнял подбородок Келли, заставив приоткрыть рот в взглянуть на себя.
— Ты можешь остановить все и уйти в любой момент, — напомнил он.
Келли ответил шумным выдохом и расфокусированным взглядом: рука Хорнблауэра переместилась к его ягодицам. Буш провел членом по пухлой нижней губе лейтенанта, и тот с готовностью взял головку в свой горячий рот. Не погружаясь глубоко, Буш смотрел, как Келли ласкает его плоть мягкими губами и языком, как его лицо становится на секунду напряженным в ответ на действия Хорнблауэра. Горацио вошел в него, положив длинную ладонь на поясницу и заставив прогнуть спину. Келли почти что лежал грудью на кровати, теперь лаская Буша рукой, и то широко открывал рот и издавал протяжные стоны, то закусывал губу. Во взгляде его была какая-то темная страсть и жадность.
Они поменялись с Хорнблауэром местами, и Буш, широко и сильно раздвинув ягодицы Келли, оставляя на белой коже красные следы, смотрел, как его орган погружается в нежное отверстие и как тонкая кожица натягивается вокруг него при движении назад. Юноша сжимал его изнутри, стонал немного жалобно и бормотал: «Да, пожалуйста». Буш положил ладонь ему на плечо, задавая ритм, насаживая на себя в идеальном темпе. В какой-то момент колени Келли стали разъезжаться по простыне, он распластался на кровати, и Буш понял, что уже не сможет остановиться. Он двигался сильно и размеренно, с боль­шой амплитудой, Келли подвывал от каждого толчка, Хорнблауэр удерживал его за плечи, не давая съехать с кровати вперед.
Буш излился в податливое тело, вынул член, размазал часть семени по безволосой промежности и сделал еще несколько неглубоких толчков. Он вытирал себя полотенцем и отрешенно смотрел, как Хорнблауэр погружает длинные пальцы в растянутое красное отверстие, пачкая их в его, Буша, семени. Он вспомнил, что у них еще остался ром и с жадностью сделал несколько глотков. По­том Буш с силой прижимал Келли за шею к кровати, лаская его другой рукой, и не сводил глаз с Хорнблауэра. Горацио хмурился, кусал губы и лихорадочно шарил по спине лейтенанта. Буш поймал взгляд Хорнблауэра и беззвучно, лишь губами, произнес два слова. Горацио озорно улыбнулся, его движения стали более рваными, он почти навалился на Келли, а Буш внимательно следил за каплей пота, стекающей по его шее к груди.

Тусклый утренний свет проникал сквозь не слишком плотные гостиничные шторы, когда молодой человек проснулся, чувствуя небольшую усталость, но бодрый, полный сил и желания действовать. Он вспомнил, как вчера получил лейтенантский патент и как отпраздновал это. Как адмирал и капитан переговаривались, обсуждая, смогли ли они ему угодить, а самому Келли казалось, что он парит в воздухе в нескольких сантиметрах над своим телом и в го­лове его раздается мелодичный звон. Даже ощущение того, как из его растраханного и размякшего тела вытекает теплая жидкость, было немного стыдным, но вовсе не неприятным. Он слышал, что капитана Буш что-то говорит про полотенце, и был с ним полностью согласен.
Стараясь не шуметь, Келли вылез из-под доставшегося ему клочка одеяла, собрал свою одежду (он очень надеялся, что не перепутал рубашки и галстуки!), переступил через лежащую на полу деревянную ногу и уже на пороге взглянул на своих вчерашних любовников. Они спали лицом друг к другу, адмирал Хорнблуэр на плече капитана Буша, который обнимал его обеими руками и негромко похрапывал в кудрявую седеющую макушку.

@темы: Уильям Буш, Hornblower, Хорнблауэр, меняю ногу на сердце Горацио, пучина графомании